– Ничего не делайте, – строгим голосом предупредила она, когда Эллик подошел ближе.
Его солдаты остановились позади него и красавчика, и плотоядно смотрели на небелов. Будь они собаками, вывалили бы языки. Широко раскрыв слюнявый рот и легко держась левой рукой за промежность, словно сдерживая себя, Хоген разглядывал небелов, как маленький нищий – прилавок со сластями. Белые застыли, как кролики. Шун издала тихий горловой звук и потянула меня дальше, в жалкое укрытие, которое давали молодые ивы. Мы обе не могли отвести взгляд от сцены у костра.
– Вот она! Вот красотка для тебя, Хоген!
Эллик вытянул руку к тощей круглолицей девушке. Та тихо закричала и подалась ближе к Двалии. Двалия не сделала ничего, она стояла с каменным лицом, глядя на Хогена и Эллика. В последний момент рука Эллика метнулась в сторону, к Одиссе. Он ухватил ее за шубу и вытащил вперед, словно отобрал в загоне поросенка на ужин. Ее рот широко распахнулся в плаче, некрасивое, будто недолепленное, лицо перекосилось, когда Эллик выволок ее вперед. Солдаты издевательски завопили, Хоген разочарованно застонал.
– Фу-у, она ж уродливая, как собачья жопа. Не хочу ее!
Солдаты покатились со смеху, услышав его недовольство. Эллик хохотал так, что весь раскраснелся и стал задыхаться:
– Ничего, у твоего дружка глаз нету. Для тебя и она сойдет. За нее все равно на рынке ничего не дадут!
У Одиссы от ужаса подогнулись колени, она едва не теряла сознание и упала бы, если бы жилистая рука старика не держала ее за шиворот. Эллик был сильнее, чем выглядел. Он вдруг рванул Одиссу вверх и швырнул в Хогена так, что тому пришлось поймать ее в объятия, чтобы не упасть самому.
– Держи ее, шелудивый! – В лице Эллика вдруг не осталось ни капли веселья. Голосом жестким и гневным он продолжал: – И вспомни этот день, когда я вычту ее стоимость из твоей доли. Не воображай, что можешь выклянчивать у меня подачки и торговаться со мной, юнец. А эта уродливая оборванка – все, что ты получишь сегодня.
Хоген смотрел на своего командира поверх опущенной головы Одиссы. Девушка отчасти пришла в себя и пыталась слабо отбиваться, шлепая ладонями по груди Хогена. Его лицо потемнело от ярости, но, напоровшись на взгляд Эллика, он опустил глаза.
– Тупая сука, – прошипел он с отвращением, и я думала, он оттолкнет Одиссу обратно к прочим небелам.
Но вместо этого он схватил ее одной рукой за горло и поволок прочь. Остальные солдаты, притихшие было, когда командир устроил Хогену нагоняй, последовали за ними. Они что-то выкрикивали, делали ставки и спорили, кто будет следующим.
Двалия бездействовала. Ее последователи сбились у нее за спиной, как овцы. Возможно, подумала я, каждый из них радуется, что волки утащили другую.
Не волки. Волки охотятся, когда голодны. Волки не насилуют.
Прости. – Я чувствовала, как оскорблен моей мыслью Волк-Отец.
– Идем. – Шун заставила меня спрятаться за заснеженным кустом. – Они на ней не остановятся. Надо бежать прямо сейчас.
– Но у нас ничего нет…
От второго костра доносились вопли. Солдаты передразнивали жалобные крики Одиссы. Рука Шун у меня на плече задрожала.
– Наши жизни пока при нас, – сказала Шун. – Их и прихватим.
Я чувствовала, что она едва дышит от страха. Она боялась до дрожи. И пыталась спасти меня.
Я не могла отвести глаз от сбившихся в кучу небелов. Двалия была застывшим силуэтом на фоне костра. Вдруг она шагнула вперед.
– Эллик! – зло выкрикнула она в ночь. – У нас был уговор! Ты дал нам слово! Ты не можешь так поступить!
Двое, оставленные им сторожить небелов, шагнули ей наперерез.
– Не становитесь у меня на пути! – крикнула она.
– Как… глупо. – Голос Шун дрожал, как вся она. – Надо бежать. Надо убираться отсюда. Он убьет ее. И тогда больше никто не будет стоять между ним и нами.
– Да, – сказала я и прислушалась к Волку-Отцу. – Нельзя оставлять свежие следы. Надо идти там, где снег уже утоптан. Отойдем так далеко от лагеря, как только сможем, пока им не до нас. Потом найдем ельник, такой, где деревья растут близко-близко, их заснеженные ветви клонятся к самой земле, но внизу, под пологом ветвей, снега почти нет. Спрячемся там, прижавшись друг к дружке.
Я взяла ее за запястье, она выпустила мое плечо, и дальше уже я вела ее, а не она меня. Я вела ее прочь от Двалии и ее обездвиженных страхом небелов, прочь от костров, в темноту. Одисса перестала кричать. Я старалась не гадать, что это означает. Мы крадучись шли, пока не добрались до границы нашего лагеря. Шун ничего не говорила, просто шла за мной. Я привела ее туда, где лошади и сани пробили тропу в снегу, когда мы только приехали на это место. Мы двинулись по тропе, медленно и упорно, хотя у нас обеих дыхание перехватывало от страха. Я заметила звериную тропку, пересекающую протоптанный путь. Мы свернули и пошли по ней. Теперь мы шли, как олени, наклоняя головы, чтобы пройти под заснеженными кряжистыми ветвями.
– Не трогай ветки, не роняй с них снег, – предупредила я.
На холме слева я заметила небольшой ельник и шепнула:
– Сюда!
Я шла первая, по глубокому нехоженому снегу. За мной оставались следы. С этим мы ничего не могли поделать.
Дальше в чаще снег не такой глубокий. Иди, волчонок. Не останавливайся, чтобы найти укрытие, пока есть силы идти.
Я кивнула и попыталась ускорить шаг. Снег, казалось, тянул меня за ноги, а Шун слишком шумела. Нас хватятся. Нас поймают.
Вдруг раздался крик Двалии. Не пронзительный – хриплый.
Она снова завопила без слов, потом закричала:
– Виндлайер! Вернись к нам! Винд… – И ее голос оборвался так же внезапно, как гаснет факел в бочке с водой.
Послышался нестройный хор голосов, кто-то вскрикнул. Словно курятник переполошили среди ночи. Небелы.
– Бежим! Надо бежать прямо сейчас!
– Что они с ней делают?
– Виндлайер! Он должен помочь нам!
Позади нас в ночи раздался придушенный крик Двалии:
– Этого не должно быть! Этого не должно быть! Останови это, Виндлайер! Это твоя последняя возможность вернуться на истинный путь! Забудь, что Эллик говорил тебе! Это ложь! Забудь Эллика! – И вдруг закричала, хрипло и отчаянно: – Спаси меня, Виндлайер! Останови их!
И тогда другой крик разорвал ночь. Это был даже не звук. Он причинял боль. Меня затошнило. Страх наполнил воздух и пропитал меня насквозь. От ужаса я не могла двинуться с места. Шун окаменела. Я хотела сказать, что мы должны идти дальше, но язык и губы не слушались, голос пропал. Ноги перестали держать меня. Я рухнула в снег, и Шун повалилась сверху. Вслед за этой волной накатила тишина. Ни единая ночная птица не вскрикнет, ни один зверь не подаст голос. Было так тихо, что я слышала, как трещит огонь в кострах.
