Оскальзываясь и падая, Сергей бежал по дощатому настилу к заполненной черной водой полынье.
– Полина! – Он орал так, что с соседнего дерева с раздраженным карканьем сорвалась стая ворон, но Полина его не слышала. А снег под ее пальцами был розовым от крови...
Еще в самом начале зимы их сосед по даче, полковник в отставке, сделал эту чертову купальню. Он был заядлым моржом, и купания в ледяной воде поддерживали его жизненный тонус. Всю зиму сосед следил, чтобы прорубь не затягивалась, да вот, видно, не уследил. Прорубь прихватило тонким льдом, потом выпал снег, и купальня превратилась в западню...
Сейчас главное не ошибиться, вспомнить, где проходят границы купальни и заканчивается крепкий лед. Сергей спрыгнул с настила, ноги по колено утонули в снегу. Снег был похож на трясину: каждый шаг давался с трудом. Когда до предполагаемой границы осталось метра три, Сергей упал на живот и пополз.
Полина была уже совсем близко. Он отчетливо видел ее лицо: синие от холода губы, подрагивающие ультрамариновые ресницы. Ей требовалось лишь протянуть ему руку, но она, казалось, ничего не слышала. Пришлось орать во всю глотку и с риском для собственной шкуры ползти на пузе все ближе и ближе, чтобы ухватить ее не за руку, а за ворот куртки. Так надежнее.
Вытащить Полину из воды оказалось многим проще, чем донести до берега. В мокрой одежде она весила едва ли не больше, чем он сам. Его собственные куртка и джинсы пропитались озерной водой. Холод пробирал до костей. Если ему так холодно, то каково ей? Сколько минут она провела в ледяной воде? Пять, десять?..
Дом еще не успел прогреться, но от горящего камина уже шли волны тепла. Носком ботинка Сергей подтолкнул медвежью шкуру поближе к огню, опустил на нее Полину. Она была в сознании, но выглядела сонно-заторможенной. В отличие от него, она даже не дрожала.
– Полина, надо снять мокрую одежду, – он потряс ее за плечи. – Ты меня слышишь?
Она кивнула, попыталась сесть, посиневшими, в кровь изрезанными пальцами нашарила замок на куртке.
– Я помогу. – Он рванул молнию, отшвырнул мокрую куртку в дальний конец комнаты.
С ботинками пришлось повозиться: шнурки Сергей разрезал ножом. С джинсами и свитером дело пошло быстрее. Когда на Полине осталось только насквозь промокшее белье, он остановился. Вернее, она его остановила:
– Я сама.
– Подожди, я поищу что-нибудь из одежды. – Сергей выбежал из комнаты.
На полке в шкафу нашлись только старые джинсы отца и его собственная, бог весть как сюда попавшая фланелевая рубашка. Зато обнаружилось банное полотенце и два шерстяных одеяла.
– Это все, что есть, – Сергей положил на колени Полине полотенце и свою рубашку. – Джинсы я возьму себе, ладно? Они тебе все равно велики.
Она молчала, прижимала к груди полотенце и смотрела на него как-то странно.
– Что?
– Отвернись.
– Хорошо, я тоже переоденусь. – Сергей отвернулся, стянул с себя мокрую одежду. – Уже можно? – спросил, застегивая джинсы.
– Можно. – Полина вытирала полотенцем волосы. Его рубашка была ей велика, и застегнула она ее не на те пуговицы. – Руки не слушаются, и пальцев на ногах совсем не чувствую, – сказала и попыталась улыбнуться. Через силу, просто, чтобы он не волновался. А как он может не волноваться?..
– Дай-ка, я посмотрю...
У него были сильные и горячие руки. Это первое, что она почувствовала. А потом в подошвы точно вонзились сотни иголок...
– Больно? – спросил он, не поднимая головы.
– Колет.
– Это хорошо, что колет. Хуже было бы, если бы не кололо.
Полина не стала спрашивать, откуда он это знает, просто доверилась его рукам, горячим и сильным.
– Так лучше?
– Лучше.
– Тебе холодно?
– Да.
Ей было не просто холодно, а невыносимо холодно. Кажется, даже холоднее, чем тогда, в проруби. Даже говорить было тяжело. А медвежья шкура вымокла и остро пахла шерстью.
– Давай-ка перебирайся сюда. – Сергей подтащил к камину кресло.
Шевелиться не хотелось, одеяло не спасало, каждое движение вызывало волну озноба. Она бы перебралась, только чуть позже...
Он не стал ждать, подхватил на руки, усадил в кресло, подоткнул одеяло, а потом, смущаясь, сказал:
– Хочешь, я дам тебе свои носки? Ты не думай, они чистые и очень теплые.
– А сам? – Спорить не хотелось, а хотелось еще больше тепла. Кажется, ей уже никогда не согреться.
– У меня ботинки на меху. Не замерзну.
Его носки были приятно колючими. И теплыми, в самом деле теплыми...
Полина не заметила, как Сергей вышел из комнаты, поняла, что его не было, лишь когда он уже вернулся с термосом и бутербродами. А еще с бутылкой, на две трети заполненной чем-то янтарно-желтым.
– Что это? – Есть совсем не хотелось. Чтобы взять бутерброд, нужно высунуть руку из-под одеяла, а она не может.
– Это коньяк – лучшее лекарство от переохлаждения.
– Я не буду.
– Будешь. Считай, что это лекарство.
Полина никогда раньше не пила коньяк. Вино и шампанское пила, горилку с легкой руки Петровича пила, а коньяк – нет. Она зажмурилась, сделала осторожный глоток. Янтарное тепло пощекотало нёбо, скользнуло вниз и уже через мгновение накрыло жаркой волной.
– Ну как? – Сергей присел на подлокотник кресла, едва коснулся мокрых Полининых волос.
– Тепло. – Она не врала, коньяк и в самом деле сотворил чудо. Или скоро сотворит, если она сделает еще пару глотков.
– Я же говорю – лекарство. – Сергей улыбнулся, забрал бутылку, отхлебнул из горлышка.
– Что ты делаешь? – Полина знала, что он делает. Знала и не одобряла.
– Пью коньяк, а что?
– Тебе нельзя.
– Почему? Почему тебе можно, а мне нельзя?
– Я совершеннолетняя. – Смешно читать морали в сложившихся обстоятельствах, но по-другому никак, он же ее ученик.
– А мне до совершеннолетия осталось меньше полугода. – Насмешливый полунаклон головы, внимательный взгляд, от которого становится жарко.
– Я тонула. Ты же сам говорил, что лекарство...
– А я тебя спасал. Я волновался за тебя. Мне тоже нужно лекарство.
Ну что тут возразишь? В каком-то смысле он прав.
– Когда электричка?
– Какая электричка? Полина, в чем ты собираешься ехать? Вот в этом? – небрежный кивок в сторону мокрой одежды. – Это не высохнет и до утра.
Не высохнет, он прав.
– И что теперь делать?
– Придется заночевать здесь.
