«Тойота» остановилась перед двухэтажным кирпичным особнячком, притулившимся на косогоре. Впрочем, в Хабаровске все улицы, кроме трех главных, идущих параллельно, — косогоры, и эта, улица Запарина, не была исключением.
Олег не без усилия сдвинул с места огромную дверь, потом другую такую же. Вошли в просторный полутемный вестибюль. В здании царила тишина, и Женя со стыдом вспомнила, что на дворе шестой час. Все добрые хабаровчане уже закончили работу, а она свою еще не начинала!
— Минуточку! — воскликнул Олег. — Это еще что?!
Он возмущенно глядел на табличку, которая покачивалась на веревке, протянутой поперек коридора, и гласила: «Выставка закрыта».
— Опоздали, — с ужасом выдохнула Женя. — Грушин убьет…
— Ты что, опоздали! Да после пяти тут самый народ должен быть! Наверное, нарочно закрылись пораньше и квасят потихоньку, обмывалку вернисажу устроили. Прорвемся!
Он высоко занес длинную ногу, перемахнул заградительное сооружение и сделал Жене знак следовать за ним.
Фотографии были развешены уже вдоль лестницы, но Олег не дал Жене полюбоваться на таежные пейзажи, звериные морды и пляски аборигенов, что составляло основу сюжетов, а сразу потащил к десятку-двум огромных снимков, развешенных в самом выгодном месте зала.
Это были портреты молний. Никакое другое слово для них просто не годилось — именно портреты неких живых существ, страдающих, торжествующих, проклинающих, карающих. Они застыли в причудливых позах посреди небес, однако даже в их вынужденной неподвижности чувствовалась скрытая пульсация жизни.
Некоторые фотографии могли быть названы уникальными, и оставалось только диву даваться, как Алине удалось поймать эти мгновения.
Например, там была фотография мальчишек-футболистов, отпрянувших от «мяча», которым вдруг пожелала стать шаровая молния.
Был снимок самолета, вставшего дыбом перед чащобой огненных стрел, вдруг возникших на его пути.
Самое поразительное впечатление производила фотография человека, бегущего под дождем к машине. Это был, строго говоря, бег мертвеца, потому что в темя ему уже уткнулся карающий перст молнии…
— Может быть, монтаж? — шепнула Женя, не в силах оторвать глаз от жутких кадров.
— Бог знает, — тоже почему-то шепотом ответил Олег. — Алина клянется, что видела все это своими глазами. Она не расстается с фотоаппаратом в буквальном смысле слова, тем паче — в грозу. А если та ударит ночью, не уходит со своего балкона до тех пор, пока не снимет каждую молнию.
Да, Женя обратила внимание, что на нескольких фотографиях повторяется один и тот же пейзаж: плоский берег, река, размытые силуэты дальних сопок.
— Алина, как бы я к ней ни относился, настоящий профессионал, а по большому счету — жрица молний. Она, кстати, из тех счастливцев, которым удалось заснять «красные призраки» и «синие струи». Для этого надо было подняться на самолете самое малое на девяносто кэмэ. Вот, видишь?
«Синие струи» являли собой сказочно красивое зрелище, подобное северному сиянию самых разных оттенков синего и фиолетового цветов. А описать «красные призраки» одним словом было невозможно. НЛО, деревья, человеческие фигуры, резвящиеся меж облаков…
— В древности их называли «огненными элементалями» — духами небесного пламени, — тихо молвил Олег. — Да, она не просто профессионал — она из посвященных. Молнии считают ее своей, оттого и открываются так… почти бесстыдно. Ну ладно, пошли дальше. Вон кабинет секретаря Союза. По-моему, там звенят стаканы.
Женя с трудом оторвалась от фотографий, но не переставала оглядываться.
Да… Похоже, тот старый спектакль оказался для его участников событием гораздо более роковым, чем могла себе представить даже Аделаида-Глюкиада!.. Ее душой вдруг овладела странная жалость к этой неведомой Алине. Чего ищет она в жадной, исступленной охоте за молниями? Только ли эффектных кадров, которые приносят деньги и славу?… Жене приходилось читать о поразительных случаях, когда человек, в которого ударяла молния, не умирал, а обретал некие необычайные свойства.
Алина ловит молнии, в этом Женя не сомневалась. Ищет не созерцания их, но встречи с ними.
Зачем? Чего ждет от этого свидания, которое может оказаться роковым?
Может быть, искупления ищет ее душа? Невероятной встречи с давным-давно умершим, которого она сама толкнула в объятия смерти?… Или та старая история уже давно забыта ею, и не осталось ничего, кроме вечно неудовлетворенного тщеславия, которое является непременным свойством и всякого истинного художника, и обычного честолюбца?
Из-за двери, к которой они крадучись приблизились, доносились приглушенные голоса и — Олег не ошибся! — звон стекла.
— Я же говорил! — усмехнулся он и осторожно, словно опасаясь спугнуть добычу, потянул на себя дверь. Открыл ее почти наполовину, но люди, собравшиеся в кабинете, его не замечали.
Женя изловчилась и, потеснив Олега, тоже заглянула внутрь.
Здесь и правда пили: человек пять потрепанных мужиков сгрудились вокруг журнального столика, уставленного бутылками и кульками с какой-то закуской, и торопливо, даже не чокаясь, угрюмо осушали рюмку за рюмкой. Еще несколько человек тихо беседовали. Все курили, и сквозь густую сизую пелену не сразу можно было разглядеть большой фотопортрет, поставленный на письменный стол и подпертый со всех сторон стопками книг и коробкой с шахматами, чтобы не падал.
Очевидно, фотографию только что поместили в рамку под стекло: мужчина в синем рабочем халате аккуратно собирал со стола обрезки стекла и инструменты.
Это был портрет еще молодой женщины, и Женя пусть не сразу, но все же узнала ту развеселую девицу, которая так беззаботно улыбалась в «салуне» Глюкиады. И здесь Алина еще молода и столь же улыбчива, но, боже мой, как же старил, как гробил ее этот тусклый, безжизненный взгляд!
Чудилось, она только притворяется молодой — молодой, веселой, живой!
Невысокая седая женщина приблизилась к фотографии, критически оглядела ее, зажав в углу рта нещадно дымящую сигарету, а потом вдруг с необычайным проворством, прямо-таки жестом фокусника, нацепила на край портрета черную ленту, завязав ее небрежно-изысканным бантом, слишком красивым для траурного знака…
— Бог наказал, чего же еще?
Олег и Женя переглянулись…
— А чего же? Молния — это только для дураков электричество, а для умных она — перст Божий. Коли человек нечестив и грешен, не миновать ему небесной кары. Второе пришествие Христово будет как молния!
— Ну, пока до него еще время есть, — улыбаясь с некоторым ехидством, сказал Олег. — Но почему вы думаете, что эту несчастную Бог покарал? За что, собственно?
— Молния, гром, гроза для того Господом сотворены, чтоб человек смирялся в страхе! Услышал гром — затвори окна, двери, сотвори крестное знамение, умоляй Господа нашего Иисуса Христа и Пресвятую Деву о милосердии в те поры, когда бьет он грешных и полчища врага рода человеческого. А эта… покойница что выделывала? Выйдет на лоджию — и ну Божьи дива фотографировать! Тут небось вся нечисть за ее левым плечом сбиралась, злорадствовала, на неверный промысел, на слабую для бесовских оков душу любуючись! И то чудо, что Господь ее давным-давно не покарал, ну да он ведь многотерпеливец.
