— Ложись на стол, — мягко просит военврач, — разберемся и со швами, и со страхом.
Сердце заходится в тахикардии, стоит мне лечь и увидеть, как Публий перетягивает широким ремнями мои ноги, бедра и руки на специальных подставках. Густой шевелюры у меня давно нет, но даже колкий ежик прячет под шапочку. Задыхаюсь от паники и боюсь, что вот-вот сорвусь, пока медик медленно катит ко мне лоток с инструментами.
— Анестезия местная, мониторы подключать не буду. Постарайся лежать тихо и не мешать мне. Сможешь? Или седацию сделать?
— Нет, — отвечаю громче, чем нужно. — Я сама успокоюсь. Подожди.
Расслабляюсь и выдыхаю, но унять дрожь не так просто. Публий ждет и следит за реакцией. Проклинаю его маску, под ней не видно выражения лица. Облизывает ли сейчас губы? Или усмехается? Шить собрался или резать? Снова нужно спрашивать: «Как мне называть тебя?»
«Это лишнее, госпожа, — отзывается Лех, — без вашего разрешения я подселяться не буду».
«Объясниться не хочешь?»
«Обязательно, пусть доктор оперирует, а я расскажу».
Последний раз глубоко вздыхаю и молча киваю Публию. Он отмывает антисептиком кожу на шее и обкалывает мелкими порциями лекарства.
— Лучше не смотри, отвернись, — предупреждает и берет иглодержатель с изогнутой хирургической иглой.
Отворачиваюсь, уставившись в белизну стены напротив. От лекарства боль стихает даже слишком быстро. Через мгновение Публий говорит:
— Я колю иглой, больно?
— Нет.
— Тогда начинаю.
Ничего не чувствую, даже странно. Только слышу, как щелкают ножницы, отрезая хирургическую нить. В этом есть особый ритм, как в тиканье часов на стене. Четко, громко и неотвратимо.
«Проучить меня решил за неосторожное разрешение делать все, что хочется?»
«Научить, госпожа, — поправляет Лех. — Одно из самых важных правил требует знать, к кому обращаешься и как формулируешь просьбу. Адрес, суть и оговоренные последствия».
Понимаю. Чем больше свободы, тем неожиданней результат. Я знала адрес, озвучила итог, но забыла про суть. И дух сымпровизировал. Обвинить ведь не в чем — закрыл привязку. Ну, покуражился немного. Я запомню и впредь буду умнее. Больше никогда ни о чем не попрошу. И я, кажется, недвусмысленно приказала убраться.
В нервном сплетении колет, словно Публий орудует там иглой. Дергается дух. Еще бы, бесплатная кормежка, возможность захватить чужое тело и почувствовать себя живым, кто же откажется от такого? А у меня швы на шее и неприятный разговор с любимым мужчиной впереди. В бездну такие сделки!
«Оружие создано убивать, госпожа, — отвечает Лех. — Если взяться за рукоять пистолета и ткнуть в свою грудь, а потом спустить курок, то стоит ли удивляться ранам? Я — оружие. Подселенец, послушный вашей воле. Вы взялись за то, чем еще не умели управлять. Как ребенок с гранатой, любопытно трогающий чеку. Я мог бы и дальше ждать, пока вы будете, готовы, госпожа. Позволить генералу Гору сломать вас и смотреть, как распадется ваш тандем с генералом Ларом. Но даже Темные не идут против тех, кому служат».
Они просто играют в свои игры. Но как я не верчу ситуацию, остаюсь в выигрыше. Привязки нет, отношения ни с Наилием, ни с Публием не разрушены, урок получен. Стреляет не оружие, а тот, кто держит его в руках.
«Как тебя контролировать, если ты не подчиняешься прямым приказам?»
«Достаточно помнить, что мы — ваша армия, госпожа. Внутри вас такой же дух, только в живой оболочке. А в нашем мире значение имеет только сила».
Сила — единственное мерило для тех, кто лишен тел. Только за потенциальным барьером цепочка роста от ремесленника до мудреца выдерживается строго. Среди живых звезда-командир может приказывать бойцу-правителю, а ремесленник-отец манипулировать мудрецом-сыном.
«Публий слабее тебя, — сообщаю Леху свою догадку, — и генерал Гор тоже. А Наилий? С ним у меня такая же сильная зеленая привязка. Ты можешь подселиться к генералу Лару?»
«Нет», — отвечает дух, и я уже знаю, почему.
Хозяин пятого сектора тоже мудрец. Все просто.
«Нужна только зеленая привязка?»
«Любая подойдет. Зеленую просто раскачать легче всего».
Лех успокаивается, чувствуя принятое мною решение. По задаваемым вопросам понимает.
«Я хочу посмотреть, что из этого выйдет».
«Мы сработаемся, госпожа», — отвечает довольный дух.
Не пожалеть бы мне об этом.
Публий заклеивает рану на груди тонким пластырем, а швы широкими повязками. На ладонь еще и фиксирующую перчатку заставляет надеть. Красивого мало. Я снова вся в белых заплатках.
— Спать я тебя в реанимации положу, туда не зайдет никто, — говорит капитан, следя за тем, как неуклюже я спускаюсь со стола. — Голова кружится? Обопрись на меня.
— Я сама.
Вздохнув на мое упрямство, военврач, поддерживая под локоть, ведет в соседнее помещение. Кровати здесь тоже складные, но на них хотя бы тонкие матрасы, застеленные простынями. Ныряю под белую материю и чувствую, что силы вот-вот иссякнут. Нужно спросить про одежду. Через полупрозрачную операционную рубашку заметно, что я женщина. Желательно сейчас понять, что врать утром санитарам. Выспаться тоже не мешало бы, но я по мелкой дрожи нервного перенапряжения чувствую, что быстро не засну. Публий берет складной табурет и садится рядом.
— А вы почему не идете спать, капитан Назо?
— Ладно уж, раз перешли на ты, не стоит возвращаться обратно, — усмехается он, — я здесь посижу. Скажи, откуда у тебя предубеждение против седации?
— Это от клиники осталось. Не хочу чувствовать себя овощем. Лежать, привязанной к кровати, и терять жизнь в тупом разглядывании потолка. Покой, как болото, засасывает мягко и уже не выпускает.
Публий молча кивает и откидывается спиной на мягкий тент модуля. Ему бы самому принять успокоительное. Руки не дрожат, но чувство вины не отпускает от меня. Знаю, что никогда бы не согласился на эксперимент, расскажи я о методах Леха заранее. Не смог бы вытерпеть, даже наблюдая со стороны. Ради Дианы, ради Наилия, меня и себя. Таков капитан Назо.
— Публий, со мной все будет нормально, тебе отдохнуть нужно.
— Да, конечно, — снова кивает он и не двигается с места.
Наверное кошмаров моих ждет с удушьем, но я не успеваю рассказать, что их не будет. Придется ведь про Инсума объяснять, а веки такие тяжелые. В сон тянет, как в воронку, и я сдаюсь.
Глава 18. Нервное утро
— Ныряй!
Голос отца за спиной долбит по нервам, а ноги и так трясутся.
Бассейн глубокий, дна не видно. Вода темно-синяя и очень холодная. Сын императора не умеет плавать. Позор!
