– Он..? – Фиске осекся и отвел взгляд.
Я лишь покачала головой, обхватив руками свое нагое тело.
Фиске встал, его башмаки прогремели по полу. Он снял со стены топор и распахнул дверь.
– Не говори никому, куда я ушел. – И он растворился в ночи.
* * *
Я открыла глаза, когда дверь снова распахнулась, и ощутила на себе тепло еще нескольких одеял. Ири спал у очага, подложив под голову подседельные сумки.
Фиске осторожно вошел в дом, и я слегка приоткрыла глаза, наблюдая, как он повесил топор на стену. Он стянул с себя жилет и рубашку и, шагнув к тазу с водой, умылся, пригладив волосы. Порезы и синяки, оставшиеся на его теле после сражений, постепенно заживали, кожа становилась гладкой на его широкой груди и узких бедрах. Они с Ири были немного похожи. Он положил руки на стол и наклонился над тазом, вглядываясь в свое отражение, последняя капля воды стекла по его носу и упала в воду.
Я смотрела на перепачканную кровью рубашку, валявшуюся на полу.
– Фиске? – Инге с распущенными волосами спустилась вниз по лестнице. – Где ты был? – прошептала она.
Когда он промолчал, она взяла его за руку, заставив посмотреть ей в глаза.
– У Торпа. – Он отвел взгляд.
Она понизила голос:
– Что ты сделал?
Он собрал волосы в хвост и, усевшись у огня, стянул башмаки.
– Напомнил ему, что нельзя трогать то, что ему не принадлежит.
Инге некоторое время смотрела на него, а затем слегка кивнула, но на ее лице застыла тревога.
– Я поговорю завтра с жрицей.
– Я поговорю с ней. – В комнате повисла тишина.
– Фиске…
Он замер, глядя на нее.
Но она промолчала. Лишь оглядела его с головы до ног, а затем снова заглянула ему в глаза. Словно пыталась что-то разгадать.
Он встал и прошел мимо нее к лестнице. Она смотрела ему вслед, пока он не скрылся из виду, а затем обернулась к огню. Несколько мгновений она стояла неподвижно, а затем закрыла глаза, и ее губы зашевелились, беззвучно нашептывая молитву.
Я зарылась в одеяла. Потому что Инге не знала, что я – часть прошлого, от которого отказался Ири. И ей следовало бы молиться, чтобы я исчезла из их жизни.
Но это всего лишь вопрос времени.
Я лежала на тюфяке наверху в то время, как другие занимались домашними делами.
Никто со мной не разговаривал.
Никто ни о чем не просил.
Я поджала колени к груди, все еще пытаясь согреться. Казалось, холод заморозил меня изнутри. И там поселилась пустота.
Когда утреннее солнце пробилось в дом, я натянула одеяла на голову, прислушиваясь к своему сердцебиению. Ири поднялся наверх и склонился надо мной, его тревога переполняла комнату. Я притворилась спящей, и когда он спустился вниз, я снова стала дышать. Вглядываясь в темноту под одеялами, я пыталась вспомнить это странное ощущение, сжигавшее меня изнутри, когда я стояла во мраке леса, привязанная нагой к дереву.
Еще никогда я не была столь уязвима. И столь напугана.
И до этого мгновения я еще никогда не испытывала ненависти к самой себе.
Я помнила свет, отражавшийся от снега. Свое шумное дыхание в тишине. Помнила, как подумала, что если умру, то не попаду в Солберг. А затем впервые в жизни меня захлестнул всепоглощающий стыд за страх перед смертью.
Передо мной мелькали красные, оранжевые и желтые вспышки на поле боя. Я ощущала жар и обжигающую боль. Пламя войны бушевало в моем горле и рвалось наружу. Я видела себя живой. Сильной.
И я закрыла глаза.
Остались только белая тишина и холод того леса. Ничего, кроме одиночества. Крохотная частичка моей души, ожидающая прихода смерти. А смерть подкрадывалась ко мне во мраке. Она пришла за мной. Но стоило ей склониться надо мной, и я подумала лишь о том, что не хочу умирать.
До того мгновения, как я увидела Ири в Аурвангере, мне был неведом настоящий страх. Я всегда считала, что у жизни есть простое объяснение – боги повелевают нами. Дают и отбирают свою благосклонность.
Но я осталась без своего клана.
Совсем одна в лесу.
Сигр отвернулся от меня. Я это чувствовала. И постоянно вспоминала о прежнем Ири, совсем еще мальчишке, медленно умиравшем на снегу. О маме, чью плоть покидала жизнь. Ее битва закончилась.
И еще о воине Херджа, скользившем в темноте среди деревьев, словно предвестник беды. Он не сводил с меня глаз.
Раздался стук в дверь, и я насторожилась.
– Инге. – До меня донесся ласковый голос, и я свесилась над краем тюфяка, вглядываясь в щели в полу.
На пороге появилась Тала, и все поднялись ей навстречу. Инге взяла жрицу за руки и почтительно пожала их. Но тревога, наполнявшая дом, по-прежнему витала над ней. И, казалось, придавливала своей тяжестью.
– Я принесла вам добрую весть. – Тала перешагнула через порог. – Отец Руны согласен выдать ее за Ири. – Она стиснула руку Ири и улыбнулась.
На его лице расцвело облегчение, и он обернулся к Инге.
– Ты этого достоин, Ири. – Инге улыбнулась.
Тала кивнула:
– Из вас получится отличная пара.
Радость в глазах Ири снова пробудила во мне тянущую боль потери. Я с трудом сдерживалась, чтобы не закричать.
– Спасибо. – Он кивнул.
– Конечно, тебе необходимо все привести в порядок. И когда ты будешь готов, мы займемся приготовлениями.
Тала снова улыбнулась, а я не сводила с нее пристального взгляда. Казалось, она искренне рада, и все остальные смотрели на нее с обожанием. С доверием. Но, глядя на жрицу, я могла вспоминать лишь только, как она наблюдала за мной в лесу. И как ушла, бросив меня умирать.
Она подсела к столу, положив руки на колени, и ее поведение немного изменилось. Все вокруг это заметили и умолкли.
– Поговорим о том, что произошло прошлой ночью. – Она посмотрела на Фиске, застывшего у очага. – Ты ничего не хочешь сказать?
В отличие от Инге Фиске выглядел совершенно невозмутимо. Он спокойно выдержал взгляд жрицы.
– Вчера вечером после охоты я ходил к Торпу, чтобы поговорить, после того, как узнал, что он пытался убить мою рабыню.
– Ты разговаривал с ним?
Лицо Фиске оставалось непроницаемым. Ири, стоявший рядом, пристально смотрел на огонь, теребя пояс.
Тала склонила голову набок.
– Торп покусился на твою собственность, хотя не имел на это никакого права. И расплатился за последствия.
Такие же порядки существовали и в клане Аска. Если ты нарушил закон, то должен ответить за это. И не было судей или хранителей устоев. Только жрецы еще пытались как-то сохранить мир в деревне. Когда кто-то причинял тебе вред, ты разбирался с ним сам. А если нет, то становился лакомым куском для других обидчиков.
