Но галантный француз Жан-Мишель не знал, каких мук стоило «совьетской пьевице» добраться до Парижа.
Конечно, она много ездила за рубеж — по тогдашним, советским меркам даже слишком много, слишком часто, слишком далеко — дальше соцстран. Но что предшествовало этим поездкам?
«Страшно вспомнить, — говорил Болдин. — Это выездные комиссии райкомов и "Росконцерта". Это вынужденные мероприятия в нашем коллективе: раз в неделю политические занятия, для чего нам из райкома «спускалась» тематика. Нас заставляли знать какие-то совершенно ненужные вещи.».
Иррациональное общение с партийными органами перед выездами за рубеж описывали уже много раз, но для молодого читателя нелишне будет повторить, для чего снова воспользуемся отрывком из книги Ильи Резника:
«Если в концертные организации поступали деловые приглашения из-за рубежа, их зачастую прятали под сукно, потом, как могли, затягивали оформление документов, потом гоняли по выездным комиссиям, где, как правило, заседали въедливые функционеры:
— А назовите столицу Свазиленда!
— Мбабане!
— А кто Генсек компартии Гондураса?
— Ригоберто Падилья Руш!
— А "Труд" чей орган?
— Орган? ВЦСПС.
— С какого года издается?
— ???
— Та-ак! Ну, а если на какой-нибудь стрит какой-нибудь иностранец обратится к вам с вопросом: "Кто руководил восстанием лионских ткачей в 1834 году?", что ответите?
— Э-э-э-э.
— Не стыдно? А еще собираетесь представлять Союз Советских Социалистических Республик за рубежом.».
И каждый раз перед поездками Пугачёва «теряла» кого-то из своих музыкантов: партийные и лубянские органы запросто не выпускали несколько человек за границу. Повод обязательно находился: несколько браков, знакомство с сомнительными элементами и, разумеется, национальность. Аргументы, что в урезанном составе без бас-гитариста или барабанщика группа потеряет всякий смысл, не брались во внимание.
«Каждый раз мы отбивали кого-то из музыкантов, — продолжает Болдин. — И иногда нам приходилось общаться напрямую с высшими чинами КГБ. Алле часто помогал генерал Филипп Денисович Бобков. Это было как в детективе. Мы ехали на площадь Дзержинского, останавливались у главного входа, из которого обычно никто не выходит. Милиция внизу уже была предупреждена, что сюда подъедут «жигули» такого-то цвета и с таким-то номером. Кто-то выходил из дверей, встречал нас и провожал к Бобкову».
Этот генерал КГБ заслуживает отдельного романа. «Один день Филиппа Денисовича». Вот что писал о нем историк Евгений Жирнов в журнале «Власть»:
«Карьера Бобкова в КГБ могла завершиться в 1967 году, после того как Семичастного на Лубянке сменил Андропов. Но вновь судьба оказалась на его стороне. Андропов, переживший в Венгрии восстание против коммунистов, испытывал панический страх перед диссидентами и считал их главной опасностью для государства. Ему нужен был проверенный борец с идейными врагами, а никого более опытного, чем Бобков, в КГБ не оказалось: последних стариков, участвовавших в репрессиях, уволил еще Семичастный. И Филипп Денисович назначается первым замом воссозданной идеологической контрразведки — Пятого управления КГБ. А еще через год — его начальником.
Беда была только в одном. Настоящих, идейных врагов власти среди видных представителей интеллигенции не наблюдалось. И для процветания вновь образованной службы диссидентское движение нужно было создавать почти с нуля. Это было задачей не слишком сложной. Собственно, тем же в царской России занимались жандармы. Задача облегчалась еще и тем, что в голове Андропова сталинская идея постоянного нарастания классовой борьбы превратилась в идею постоянного нарастания борьбы идеологической. И потому он верил в то, что, несмотря на все усилия «пятерки», количество диссидентов должно только возрастать. Агентам-провокаторам «пятерки» приходилось работать в полную силу, чтобы поддерживать иллюзию о существовании массового, но контролируемого инакомыслия.
…Одновременно создавался и совершенствовался предназначенный для интеллигенции образ Филиппа Денисовича — великого и ужасного. Результат был налицо: они реагировали на Бобкова, как кролики на удава».
В другую эпоху «кролики» смотрели на «удава» уже иначе.
Олег Павлович Табаков на одном торжественном вечере в свою честь произнес благодарственные слова в адрес Бобкова за то, что очень помогал ему в его творческой жизни и даже способствовал получению большой квартиры. Поэт Евгений Евтушенко тоже был с Бобковым в самых теплых отношениях. Однажды Евтушенко вез из-за границы книги, и на советской таможне их конфисковали: запрещенная литература! Евтушенко тут же бросился к Филиппу Денисовичу, взмолился о помощи. Об этом он поведал сам много лет спустя, выказывая явную признательность генералу-спасителю. Наверное, найдется еще много других духовных и интеллектуальных лидеров страны, которые могли бы поблагодарить генерала КГБ, но почему-то стесняются.
В сотрудничестве творческой интеллигенции и КГБ давно нет никакой государственной тайны, хотя многие прелюбопытные факты предстоит узнать только через много лет после рассекречивания архивов.
Михаил Козаков, например, честно рассказал миру, что был «стукачом». После встреч с иностранцами, после застолий с поэтами и художниками он писал подробные отчеты, куда следует.
Можно понять мотивацию этих талантливых людей. Конечно, сейчас при Брежневе ни им, ни их детям уже не угрожали пуля или колючая лагерная проволока. Но оставить без сцены, без эфира, без тиражей могли одним движением брови. Некоторых и оставляли — в назидание «подонкам». И куда им было податься? В электричку до Петушков?
Да что там сцена — не на ней же живут, в самом деле. Не строчками закусывают. Не всякий поэт в России больше, чем поэт. В основном, просто человек. С машиною в кредит, с путевкой в Коктебель, с жульеном в ЦДЛ.
* * *
Почему всемогущий Бобков помогал Пугачёвой? Возможно, была личная симпатия. Кроме того, приятно, знаете ли, после разбора доносов и докладов поболтать с милой остроумной женщиной. К тому же — самой популярной женщиной страны. А Бобков вовсе не был «картофелем в мундире», он ходил в театры на все премьеры, много читал. Правда, не любил Солженицына и Бродского, считал их бездарностями. То, что оба стали лауреатами Нобелевской премии, — это, конечно, «происки врагов». Но что мы хотим от генерала КГБ? Кстати, его сын Сергей был (и видимо, остается) поэтом, членом Союза писателей СССР. Но при этом совершенно очевидно: кроме личной приязни к Пугачёвой была и служебная. Мудрый Филипп Денисович желал, чтобы Первая певица была с Пятым управлением. Не потому, что она могла вдруг выкрикнуть на концерте лозунг в защиту академика Сахарова, а потому что так было всем проще и слаще. Кроме Сахарова, конечно.
Скорее всего, именно Бобкову Пугачёва и звонила, чтобы выпустить в эфир своих «Птиц». Находилось и много других поводов для звонка «другу». Злоупотреблять высокими отношениями, конечно, не стоило, и Болдин это прекрасно понимал. Мелкие проблемы с рядовыми сотрудниками КГБ решались своими силами. А сотрудники следили за «нашей рыжей» ревниво. Есть даже версия, что Пугачёва проходила в картотеке КГБ под псевдонимом Лара. (Как тут не вспомнить, что в упоминавшейся пьесе Резника певицу зовут именно Лариса? Понятно, что дурацкое совпадение, но так и тянет многозначительно усмехнуться.)
