В Вене мучились Восточным вопросом: разделят Турцию, и, что всего хуже, разделят без Австрии. Надобно заключить союз с Францией. «Союза не заключат, — отвечал австрийский посланник в Париже, знаменитый впоследствии граф Меттерних. — Нам предложат союз только тогда, когда поссорятся с Россией». Но если нельзя быть в союзе, то нужно сделать как-нибудь, чтобы не быть совершенно оставленными в стороне; сохранение Порты — на первом плане между интересами Австрии; но если Франция и Россия станут давить Турцию, то Австрия должна быть в третьих, «чтобы несоразмерным, односторонним увеличением этих государств судьба Австрии не ухудшилась».
И вдруг Талейран, который уже прежде толковал о присоединении к Австрии нижнедунайских земель, спрашивает Меттерниха, согласен ли его двор принять участие в разделе Турции, и указывает на Боснию и Болгарию, которые должны достаться Австрии. По мнению Стадиона, надобно было принять предложение, хотя назначаемая доля и невыгодна; о Сербии не упомянуто; да и вообще чрез это земельное увеличение Австрия не станет сильнее, ибо эти обе провинции, удаленные от центра монархии, населенные беспокойным и малообразованным народом, пограничные вследствие раздела с Россией и Францией, принесут Австрии не выгоды, а только постоянную заботу и большие издержки для сохранения внутреннего спокойствия и внешней безопасности. Но делать нечего: из двух зол надобно избирать меньшее; только нельзя ли иначе определить долю Австрии, отдать ей область Хотинскую, Валахию до устья Димбовицы или Алуты в Дунай, турецкую Кроацию, Боснию, Сербию, Болгарию до устья Дуная и потом связать эти области с Архипелагом линией по реке Вардару до Салоник. Но и на это хотели согласиться только в крайности, и Меттерниху был послан наказ употребить все усилия для уничтожения замыслов Наполеона против Порты, и, главное, чтобы не было речи об обязательстве Австрии за свои новые приобретения уступить что-нибудь из старых владений, именно прежде всего заботиться о сохранении адриатического побережья.
Когда дело коснулось Восточного вопроса, то и эрцгерцог Карл вышел из своего миролюбивого настроения и подал две записки.
«Наполеон, — писал он, — действует быстро; русские уже на берегах Дуная; успеют они занять Оршову и Белград — тогда Австрия потеряет базис своих операций и свободное пользование Дунаем и доля ее при разделе будет зависеть от доброй воли чужих государей; поэтому Австрия должна обеспечить себе эти два города. Прежде всего для безопасности Австрии необходимо, чтоб Россия не владела Молдавией и Валахией и не стала госпожою Дуная, не вошла ни в какое соприкосновение с подданными Австрии и не обхватила последней с юга».
Сам император Франц требовал, чтобы были употреблены все усилия сохранить Турецкую империю как лучшую соседку Австрии, но Меттерних из Парижа и другие министры сообщали самые печальные известия: отказ Англии войти в мирные переговоры ведет к ускорению Восточного вопроса; Наполеон имеет в виду не одну Турцию, но и азиатские владения Англии, хочет склонить Россию к походу в Индию; Константинополь должен остаться нейтральным торговым городом; Россия возьмет левый берег Дуная до самого устья, Болгарию и Румелию как секун-догенитуру для одного из великих князей, Австрии отдадут Сербию и Боснию, Франция возьмет адриатические берега и азиатские земли; уже собираются войска, назначены генералы. И все это был обман: морочили Востоком, чтобы отвести глаза от Запада. В первых числах апреля пришла громовая весть об испанских событиях; всех больше поразила она императора: дело пошло о смене династий; нынче Наполеон свергнул без всякого повода Бурбонов испанских: что помешает ему завтра сделать то же с Габсбургами австрийскими? Австрия ему нужна: через ее владения идет прямая дорога на Восток, относительно которого он питает такие блестящие замыслы.
«Испанская династия, — говорит Стадион, — заслужила свою судьбу: она первая вошла в союз с Францией и служила ей с необыкновенным усердием. Ее гибелью Провидение нас предостерегает. Надобно воспользоваться предостережением и готовиться к борьбе». Воинственность овладела и эрцгерцогом Карлом. «Планы Наполеона стали ясны, — говорил он. — Нечего спрашивать, чего он хочет: он хочет всего». Стали вооружаться, но было хорошо известно, что малейший шорох оружия поднимал Наполеона; Меттерних должен был выдержать публично его выходку: 15 августа, в день своих именин, на приеме дипломатического корпуса Наполеон громко говорил Меттерниху: «Ваше вооружение во всяком случае неполитично, возбуждая неудовольствие во Франции и России. Более 500 писем первых купцов в Вене говорят о предстоящем разрыве; у вас публично оскорбляют французов и немцев из государств Рейнского союза: я не могу этого спокойно сносить». «Цель наших вооружений экономического свойства, — заметил Меттерних, — и, кроме того, она служит для сохранения равновесия в Европе». «Оставьте эти пустяки, — сказал Наполеон. — Ваши побуждения мне известны; ваш двор хочет вмешаться в турецкие отношения, чтоб противодействовать Франции и России. Но в вашем интересе щадить меня и Россию; обманываетесь, если думаете, что можете противиться нам обоим. Если вы хотите войны, то зачем вы ее не объявили, когда я стоял на Немане; а теперь это была бы глупость, подобная прусской глупости. Я считаю войну неизбежною, и если ее не будет, то благодаря только русскому императору. Ваши вооружения заставляют и меня вооружаться, а это разорит Германию. Я сделаю двойной набор в этом году, и если мне недостанет мужчин, то я выставлю против вас женщин. Вы соберете 400.000, а я соберу 800.000; вы доставите мне финансовые средства. Два раза я был господином ваших владений и отдал их вам назад, а вы не стали умнее. Если вы не разоружитесь, то война неизбежна — война решительная, не на живот, а на смерть: или вы будете в Париже, или я в сердце австрийских владений. Ваши вооружения не нравятся в Петербурге; Александр вам объявит, чтоб вы разоружились, и вы разоружитесь, но тогда я не вам буду благодарен за сохранение спокойствия в Европе, а царю, и я вас не пущу к решению важных, вас касающихся вопросов, я буду вести дело вместе с Россией, а вы будете только смотреть».
Через несколько дней Меттерних явился к Наполеону с известием, что вооружения Австрии прекращаются. «Будемте говорить с вами как частные люди, — отвечал Наполеон. — Никогда я не думал, чтоб Франц, Стадион или Карл хотели войны; вы в дурных отношениях с Россией, поэтому не можете объявить мне войны; но я боюсь, что вы вовлечетесь в войну со мною по ложным слухам. Вас испугали испанские события; вы ждете, что и с вами то же будет. Но какая разница! Испанией я должен был овладеть для обеспечения моего тыла; Годой, вместо того чтоб увеличивать морские силы, увеличил сухопутные; трон занимали Бурбоны, мои личные враги: они и я — мы не могли одновременно царствовать. Я делаю различие между домами бурбонским и лотарингским». «Угодно заключить с нами союз? Я готов вступить в переговоры», — сказал Меттерних. «Для этого нужны прелиминарии; скажите императору Францу, что я считаю все поконченным».
Предложение союза было вовсе не кстати для Наполеона: он ехал в Эрфурт, и до результатов свидания с русским государем нельзя было входить ни в какие определения отношений. Понятно, какое значение должно было иметь для Австрии эрфуртское свидание, как желали в Вене знать, что там будет происходить, что будет говориться об Австрии между двумя решителями судеб Европы. Талейран советовал самому императору Францу поехать в Прагу и потом неожиданно явиться в Эрфурте. Но приехать незваным-непрошеным — это было бы верх неприличия и забвения своего достоинства. Говорили, что Франц должен упасть среди двух императоров, как бомба, но бомба пугает, тогда как Франц своим появлением никого испугать не мог. Его можно было сравнить не с бомбой, а с резиновым мячом. Не сочли приличным послать и кого-нибудь из эрцгерцогов; хотели, чтобы Меттерних сопровождал Наполеона в Эрфурт: Меттерних обратился к преемнику Талейрана в заведовании иностранными делами Шампаньи и получил отказ. «В Эрфурте, — говорил Шампаньи, — будут уговариваться, какими средствами принудить Англию к миру, Австрия тут ни при чем».
