Громов всматривался в татуировку очень долго и очень внимательно, а потом коснулся Аниного плеча. Это было странное прикосновение: не научно-изыскательное, а почти нежное. Анна понимала, что быть такого не может, что Громовым движет какой-то только ему ведомый интерес, но сердце все равно забилось быстро-быстро.
– Он меняется. Видишь? – сказала она, чтобы не молчать, чтобы исчезли эти искры и электрические разряды, которых и нет ведь на самом деле.
– Вижу. – Палец Громова заскользил по ее руке вниз, к запястью, а потом Анину ладонь накрыла его большая ладонь. – Татуировка зажила очень быстро. Так не бывает.
– Зажила быстро? – Анна невесело усмехнулась. – А ничего, что феникс становится все ярче и отчетливее? А то, что он загорается, когда ко мне приближается этот… призрак?! Это нормально?!
– В том, что происходит, нет вообще ничего нормального.
Громов убрал руку, и Анне вдруг стало неловко. Торопливым движением она натянула на плечо рубашку, спросила:
– Так что ты хотел мне рассказать?
– Я пока не знаю все в деталях, – он продолжал юлить, но она уже все для себя решила.
– Можно пока без деталей. Что он был за человек, этот барон?
– Он не был человеком. – Громов зло поскреб уже изрядно заросший щетиной подбородок. – Он был монстром…
* * *
1889 год Андрей Васильевич Сотников
На похороны Олимпиады Павловны пришли, казалось, все жители города. Мужчины стояли молча, понурившись, женщины всхлипывали, некоторые и вовсе голосили на всю округу. От этих причитаний воздух на кладбище точно сгустился и стал вязким, таким, что даже дышать тяжело. Андрей Васильевич смотрел на свежую могилу и думал о том, как же все-таки несправедливо устроен мир: одни умирают во цвете лет, другие мучаются до глубокой старости, тщетно призывая смерть. Рядом шмыгала носом и то и дело прикладывала батистовый платочек к влажным от слез глазам Мари. Андрей Васильевич уговаривал супругу не ходить на похороны, поберечь сердце и нервы, но она не послушалась и сейчас вот страдала от невероятной духоты и захватившей в плен весь город паники. Если уж этот злодей добрался до губернаторской дочки, то на что надеяться остальным? Тем, у которых ни денег, ни охраны. Тем, у которых есть дочери, сестры, жены… Впрочем, нет, не так! Не было среди жертв ни одной замужней дамы, одни лишь юные девицы, красивые, непорочные, беспомощные перед лицом ужасной опасности.
Андрей Васильевич слышал, что несчастных этих девиц стали называть дьявольскими невестами. Оно, конечно, звучно и для названия статьи очень даже подходит, но Сотников не воспользовался, решил, что незачем еще и с помощью печатного слова раздувать и без того полыхающее на всю губернию пламя. Да и в чем же бедные девицы повинны, чтобы величать их дьявольскими невестами?!
А еще нынче все косо смотрят на барона, точно есть и его вина в случившемся злодеянии. Если есть, то только косвенная. Не нужно было устраивать пир во время чумы. Барона, конечно, понять можно: человек он отважный, ни в бога, ни в дьявола не верящий, такому бросить перчатку в лицо неведомому противнику – любимейшая забава. Да вот только кто ж думал, что забава обернется бедой?
Губернатор Павел Иванович в сторону барона и не смотрел, в горе своем он нынче вообще мало что замечал, только вот могилу, усыпанную цветами – белыми розами, как любила Олимпиада Павловна… Может, и понимал, что не за что винить барона, что есть в случившемся и его отцовский недосмотр, но вот простит ли?..
А самому барону каково? Ведь никому не ведомо, какие отношения связывали его с несчастной Олимпиадой Павловной. По лицу его, надменному и каменному, конечно, не поймешь, что у него делается в сердце, но Андрей Васильевич знал, что Максимилиана фон Вида терзают очень нелегкие думы, что найти убийцу он жаждет так же сильно, как и губернатор. И если раньше им двигало скорее любопытство, чем личный интерес, то с той страшной ночи все изменилось.
Наверное, оттого Андрей Васильевич нисколько не удивился, когда после похорон барон пригласил его к себе выкурить по сигаре и обсудить сложившуюся ситуацию. Он так и сказал «сложившаяся ситуация», будто намеренно отгораживаясь от причастности к произошедшему. Андрей Васильевич был человеком тонко чувствующим, умеющим улавливать малейшие изменения в политической жизни города, оттого, верно, согласие далось ему нелегко. Очень может статься, что барона ждет если не опала, то уж точно охлаждение со стороны высшего общества. Еще более вероятно, что охлаждение это его нисколько не пугает, не из тех он людей, которые станут подстраиваться под окружающих. Барон не из тех, а вот Андрей Васильевич как раз очень даже из тех, у него обязательства и перед городом, и перед собственной семьей, и ох как не хочется очутиться промеж двух огней. Но, с другой стороны, для настоящего мужчины дружба – это тоже понятие не второстепенное, и негоже отказываться от нее лишь оттого, что барон нынче не в фаворе, не по-мужски как-то.
Опять же, есть надежда, что вдвоем они поймают-таки злоумышленника и спасут ни в чем не повинные души. Вот такой исход был бы самым правильным и самым удобным. Навряд ли он сделал бы из них с бароном героев, но гарантировал бы им реабилитацию.
Одним словом, настоящее мужское решение далось Андрею Васильевичу очень нелегко. И Мари, которая, может, и не была так проницательна, как он, но тоже неплохо разбиралась в подводных течениях светской жизни, решение это не одобрила, даже попыталась мужа остановить. Нездоровье супруги, у которой вдруг приключился приступ мигрени и которой непременно нужно его участие, было очень хорошим оправданием. Он уже почти было решился, но поймал на себе насмешливый взгляд барона и передумал. Мари уехала домой в сопровождении Степки, расстроенная, заплаканная, с уже не выдуманной, а самой настоящей головной болью. А Сотников отправился к барону фон Виду.
В кабинете барона ничего не изменилось, но Андрей Васильевич отчего-то перестал чувствовать себя здесь комфортно, точно то недоверие, которое пролегло между ним и Максимилианом фон Видом, наложило невидимую печать даже на вещи.
– Прошу вас, дорогой друг. – Барон протянул открытую коробку с теми самыми, уже так давно горячо любимыми Андреем Васильевичем сигарами. Он улыбался, но взгляд его оставался совершенно серьезным. И дорогим другом он назвал Сотникова наверняка не случайно.
– Благодарю. – Сигарный дым на сей раз показался горьким и шершавым, Андрей Васильевич едва удержался, чтобы не закашляться. – Ну-с, о чем же вы желали со мной поговорить?
– А у нас с вами, дорогой друг, последние дни один лишь разговор. – Барон поднес сигару к губам, и сквозь кружевной манжет его сорочки Андрей Васильевич разглядел исполосованное шрамами запястье. Шрамы были разные: и давно уже зажившие, и еще совсем свежие. Странно, однако… – Вы по-прежнему хотите найти негодяя, или же в свете последних событий ваша решимость ослабла?
– Вы намеренно меня оскорбляете, барон? – Если было нужно, Андрей Васильевич умел поддерживать не только светские беседы, но и такие вот нелегкие разговоры. – Разве я давал вам повод сомневаться в моей порядочности?
