У Пильцев девять детей, названых согласно тому, во что они верят. К ним относятся: Бат-Цион (дочь Сиона), Сар Шалом (министр мира), Тиферет (Слава), Геула (освобождение).
Ципора говорит, что за ее окном — юго-восточная стена Храмовой горы. “Вы можете молиться здесь так же, как молитесь у Западной стены. Это стена периода Второго Храма".
— Вы живете посреди кладбища, могилы касаются вашего дома. Вы одна между мертвых. Разве это не страшно?
— Я слышала кого-то на этой неделе, говорившего: "Мы не должны бояться мертвых, мы должны бояться живых". Мне это понравилось.
— Очень красиво, но разве не страшно здесь жить?
Она подводит меня к другому окну, на этот раз — окну спальни.
— Посмотрите! Видите ту могилу? Это Бегин (бывший премьер министр). А вот там — Элиэзер Бен Иеhуда (создатель современного иврита). Шай Агнон (лауреат Нобелевской премии), рабби Зоненфелд (Главный раввин Иерусалима).
— Ципора, почему здесь?
— Я всегда хотела этого, хотела жить в Восточном Иерусалиме.
— Почему?
— Иерусалим — самый священный город в мире, и я не могу принять тот факт, что святой город разделен, и половина заселена евреями, а другая половина — арабами.
— Почему здесь?
— Арье Кинг, работающий с Ирвингом Московицем [американским магнатом], рассказал мне об этом месте. Ирвинг покупает арабское жилье и продает его евреям, и Арье рассказал мне, что они ищут людей, готовых переехать в этот дом.
— Почему здесь?
— До нас здесь жила арабская семья. Они выламывали надгробия с еврейских могил на кладбище и мостили ими пол. Всякий раз, когда что-то в доме ломалось, они выходили, выламывали несколько надгробий и клали сюда.
— Вы здесь счастливы?
— Очень. Жить здесь — это привилегия. Куда бы я ни переехала отсюда, это будет означать шаг вниз.
Ципора уходит на кухню, чтобы готовить. Через нескольких часов наступает Суббота, и к этому времени еда должна быть готова (ортодоксальные евреи в субботу не готовят). Ей надо накормить одиннадцать ртов, и приготовление пищи — миссия серьёзная.
Восьмилетняя Тиферет — девочка, красивая по любым меркам, разговаривает со мной во дворе, единственном месте, где, по понятным причинам безопасности, детям Ципоры разрешено самостоятельно находиться вне дома. Я спрашиваю Тиферет, нравится ли ей жить среди мертвых евреев и живых арабов.
— Я бы хотела жить в другом месте, — говорит она, — чтобы было место, где гулять.
— Кем бы ты хотела стать, когда вырастешь?
— Актрисой.
Звук аплодисментов идёт этой девочке больше, чем звук муэдзина, раздающийся сейчас так громко, что, вероятно, слышно даже мертвым.
Я пытаюсь представить себе Тиферет в качестве актрисы в "Садовнике": поселенец в фильме иранского режиссера. Интересно, аплодировали бы тогда немецкие журналисты?
За границами кладбища тысячи мусульман, только что закончивших молиться в Аль-Аксе, возвращаются обратно в свои дома. Чтобы отдохнуть на какое-то время от мертвых, я смешиваюсь с толпой арабов и через двадцать минут останавливаюсь у Гат Шманим (который в английском языке превратился в "Гефсиманский Сад" — место, где Иисус молился прежде, чем был распят). Я отхлёбываю глоток холодной воды, и кто-то сразу кричит мне:
— Рамадан! Не пить!
Будто это его проблема.
— Здесь никогда не знаешь, — объясняет мне израильский полицейский, стоящий неподалеку, — один человек что-то скажет или бросит камень, и весь квартал вспыхивает. Так это здесь работает.
Я продолжаю идти, идти и курить. Можно было бы покинуть кладбище, но тысячи могил тянутся вдоль дороги, по которой я иду; на многих из них надгробия сохранились лишь частично: с одной строкой, словом, буквой. Остальное было сломано, чтобы осквернить, или украдено, чтобы починить стену или пол. Я смотрю на разбитые могилы и спрашиваю себя: сколько ненависти должно быть в вашем сердце, или как вы должны быть бедны, чтобы сделать это мертвым?
Я иду обратно к Ципоре. Она предлагает посетить ее соседей, ее единственных живых соседей, и мы вместе идем к семье Ганс. Гилад, отец шестерых детей, рад познакомиться с новыми личностями.
Потягивая немецкий кофе Jacobs, он рассказывает мне о себе. Его родной язык — немецкий, хорошо сочетающийся с Jacobs, но кроме этого он говорит по-английски и на иврите. Он рос в Гамбурге, одном из самых богатых городов Германии, но чувствовал, что в его жизни чего-то не хватает: людей, которым можно довериться.
— В глубине души, — говорит он мне, — средний немец не преодолел антисемитизма. У этого очень глубокие корни.
При наличии отца-еврея и матери-нееврейки, это чувство делало его жизнь в Германии нелегкой, и в один прекрасный день он отправился в Израиль.
Гилад и его семья любят Израиль и любят это кладбище. На их взгляд, это кладбище намного лучше, чем Гамбург. Я не согласен, но о вкусах не спорят. Они предлагают мне торт, сделанный, как они уверяют, только из натуральных продуктов, и я беру кусочек. Потом еще кусочек. И другой. И еще. Не знаю, почему, но торты на кладбище, действительно, особенные.
* * *
Сразу за кладбищем, всего в нескольких минутах ходьбы, находится палестинский квартал Рас-эль-Амуд. И в нём, в самом сердце мусульманской жизни, Ирвинг Московиц купил у арабов землю, и еврейский фонд организует строительство жилищного комплекса для евреев: Маале Зейтим и Маалот Давид.
Именно в Маале Зейтим и живет Арье Кинг. Мне нравится его имя. По-английски это значит "Lion King" (Лев Король). Видели "Lion King"? Мьюзкл? Я видел его в разных местах, в том числе, в Гамбурге.
Арье Кинг работает на еврейских магнатов, которые не могут купить самостоятельно то, что им хотелось бы. А именно, арабскую недвижимость. Ирвинг Московиц — один из его клиентов, но есть и другие.
Несмотря на свой юный возраст, Арье Кинг довольно известен здесь, особенно в определенных кругах, и многие желают ему самого худшего.
Я сижу в его гостиной, и мы болтаем.
— Арье, что бы вы хотели, чтобы мир узнал о вас?
— Как можно меньше.
Блестящий ответ! Но я продолжаю вгрызаться:
— Что бы вы хотели, чтобы мир узнал о вашей деятельности?
Арье становится серьезным:
— Я делаю все, что могу для Иерусалима, потому что от будущего Иерусалима зависит выживание евреев.
— Почему?
— С тех пор, как евреи были изгнаны из Иерусалима, мы не такие, какими были.
— Что вы имеете в виду?
— Мы не можем поклоняться Богу так, как раньше.
— Вы имеете в виду забой животных в Храме? Это то, чего вы хотите?
