Теперь они требуют показать мой паспорт. И я отвечаю, у меня его нет. И они решают, что я еврей. Я страшно злюсь на них. "Я немец, — кричу я им, — Разве вы не видите, Бога ради?!" О, теперь они приходят к выводу, что я из Бецелема, про-палестинской израильской организации. "Это глупо, — говорю я, — Как немец, вроде меня, может быть евреем и израильским левым?”.
Довольно убедительная немецкая логика, и поэтому сотрудник пограничной полиции связывается со своим командиром, который должен помочь ему с этой дилеммой: "Здесь тип, — говорит он, — который не похож на еврея, имеет при себе пресс-карточку, но у него нет паспорта, и он, кажется, понимает иврит. Этот парень — еврей или нет?" Я слушаю этот странный разговор и говорю молодому человеку, что он для меня чересчур shater. Он бросает мне: "Вы понимаете иврит, вы только что назвали меня shoter (полицейский)!" Араб, проходящий мимо говорит ему: "Нет, он не говорил shoter, он сказал shater" (“хитроумный" по-арабски).
Какое утешение: араб меня защищает, а еврей обвиняет. Чью сторону мне выбрать? Не знаю. Эта абсурдная дискуссия продолжается по радиосвязи между двумя сотрудниками безопасности; и все это в попытке выяснить, что я за существо: еврей или немец.
Может быть, Фаня Оз должна приехать сюда им помочь.
Дискуссия продолжается в течение ещё какого-то времени. Палестинцы, живущие в этом еврейском гетто, которые приходят и уходят, когда им заблагорассудится, смотрят в изумлении и не могут удержаться от смеха. Но в конце концов решение принято: я не еврей и могу пройти в Палестину. "Но если арабы вас убьют, — говорит мне солдат русского происхождения, когда я пересекаю блокпост, — не возвращайтесь и не жалуйтесь, что мы позволили вам пройти". Он один из миллиона с лишним русских, иммигрировавших в Израиль после падения Железного занавеса, и кое-что о границах он знает.
Идрис, араб, минуту до того шутивший и улыбавшийся с израильскими солдатами, как будто он их лучший друг, пересекает блокпост вместе со мной, и как только мы оказываемся на палестинской стороне, сразу же начинает петь совершенно иную песню. Он открывает рот, вынимает свои нижние зубные протезы и говорит: "Вот, что евреи со мной сделали. Они избивали меня в моем доме; они хотели, чтобы я оставил свой дом. Но я не хотел уходить, я никогда не оставлю свой дом".
Я закуриваю, и Идрис советует мне не ходить по улице с сигаретой в Рамадан. "Хеврон — не Рамалла. Если вы закурите здесь, полиция вас арестует и посадит в тюрьму."
На арабской стороне Хеврон полон жизни. Всюду магазины, пленительные пейзажи и здания, и люди всех возрастов фланируют по улицам.
Я пытаюсь сравнить его с еврейской частью, той, из которой я только что пришел. Невозможно сопоставить. Еврейская часть не только крошечная, но в ней к тому же не достает жизни. Горы мусора, множество разрушений, и эти оставленные дома.
* * *
На той ли самой я планете? Я перехожу назад в еврейскую часть, просто чтобы убедиться, что мне не приснилось, что эта часть существует. Нет, не приснилось.
Евреи здесь не только живут среди развалин, но самое худшее заключается в том, что они живут в гетто. Они не могут выйти из этого безобразного места. Они похоронены в нем. Нет никакого выхода, если только они не сядут в свои машины или на автобус и не уедут отсюда. Все, что с ними соседствует, что их окружает, им запрещено. Я останавливаю людей, проходящих мимо, тех немногих, кто останавливается, и прошу объяснить мне, как они называют домом этот город-призрак. "Раньше это было очень хорошее место, — отвечают они, — Мы могли выходить и идти, куда хотим. Нам было привычно делать покупки в арабских магазинах, а они приходили сюда. Это был один город, и мы его любили. Но потом все это кончилось, в один день все было кончено".
— Что случилось?
— Разразился мир.
— Что?
— Соглашения Осло, мирный процесс разрушили нашу совместную жизнь и разрушили город.
Никогда прежде я не слышал это выражение: "Разразился мир". Разразилась война, но мир??
В Хевроне именно так.
* * *
Я приглашен в еврейскую семью, религиозную, как все здесь, для субботней трапезы, первой из трех трапез в течение последующих двадцати четырех часов, которыми религиозные семьи празднуют вместе каждую субботу.
И мы болтаем. Родители, дети и друзья детей. Я хочу, чтобы они мне объяснили, что значит быть евреем. Я спрашиваю об этом, потому что всего несколько минут назад я мгновенно превращался из еврея в нееврея и обратно.
Они отвечают, что еврей является существом уникальным, предпочитаемым и избранным, что он рождается с "еврейской душой".
Но не соответствует ли это, в какой-то степени, идее Адольфа Гитлера касательно немцев? Независимо от того, что понятие "еврей" означает, не ожидайте, что они с вами согласятся, когда вы сравниваете их с Гитлером. Люди, сидящие за этим субботним столом, полагают, что я сошел с ума, или, того краше, левый психопат.
Правда, должен признаться, есть одна огромная разница между ними и Адольфом. Если бы я сказал Адольфу Гитлеру, что он такой же, как правые евреи — поселенцы Хеврона, не думаю, что он продолжал бы меня кормить. Адольф скормил бы меня животным, а здесь меня кормят животными, например, отличной курицей. Я ем курицу, продолжая давить на хозяев и подталкивая их к краю, а они уговаривают меня есть побольше.
Это разница. Да.
Но я воинственен и продолжаю добиваться ответа.
— У еврея, — наконец-то реагируют они на мой предыдущий вопрос, — не иная кровь, как говорил Гитлер о своих арийцах, а другая душа.
— О чем, черт возьми, вы говорите?
— У каждого человека есть душа. Разве ты не знаешь?
— Еврейская или нееврейская?
— Да. Конечно.
— И нееврейская душа, она животная, скажем, как у собак, а еврейская душа от Бога. Так?
— Нет, мы этого не говорили. Мы сказали, что евреи, по Божьему замыслу, имеют другую душу.
— Простите, что это значит?
— Если вы не знаете, что такое душа, нечего и говорить об этом.
— Ну, может быть, вы могли бы объяснить мне.
— Душа. Вы не знаете, что это такое?
— Честно говоря, не знаю.
Это создает очередную дискуссию, эзотерическую по языку, абсурдную по мысли и совершенно непонятную мне. Я слышу слова, летающие над столом, но я понятия не имею, что они означают. Короче, я полностью растерян.
И я говорю: "Не могли бы вы прекратить парить над реальностью и общаться со мной так, как общаются нормальные люди?”.
— Попробуйте шоколадный торт, — предлагают они. Что я и делаю. Вкусно.
— Это самая лучшая Шаббатная трапеза, которая у нас когда-либо была, — объявляет собранию сын моих хозяев и от души благодарит меня за атаки на них. "Мы не забудем этот вечер, это заставит нас подумать", — говорит он, с благодарностью пожимая мне руку.
