— Все это должно скоро кончиться, — сказал Иваницкий с жаром.
— Не думаю и не надеюсь, — отвечал монах. — Между духовенством нашим нет согласия, а светские люди, особенно казаки, больше думают о мирских выгодах, нежели о душевном спасении.
— Однако ж Косинский и Наливайко
[142] восставали за веру; в Вильне, в Витебске, в Могилеве православные также воспротивились унии и подняли оружие противу притеснителей православия, — сказал Иваницкий. — Мне кажется, что, если б русский царь объявил покровительство православию и призвал храбрых украинцев к оружию, то нашлось бы много охотников. Как ты думаешь, отец мой?
— Мне нельзя даже и думать об этих делах, — отвечал старец, посмотрев на Иваницкого недоверчиво. — Ты видел, что восстание Косинского и Наливайки не удалось. Они разбиты и казнены как мятежники, а уния еще более укрепилась после этого несчастного дела. Может быть, найдутся и духовные, которые желали бы, чтоб русские цари владели Киевом и Украиною. Но казаки и богатые граждане, привыкшие к буйной свободе под польским правительством, опасаются русского владычества. Они бы желали быть вовсе независимыми и от Польши, и от России, составлять особое княжение, как было в старину
[143].
— Это нелепая мысль! — сказал Иваницкий. — Как можно думать, чтоб такое слабое княжество удержалось между тремя соперничествующими державами, каковы Россия, Польша и Крым под покровительством турецкого султана? Украина была бы самою несчастною землею.
— Твоя правда, — отвечал старец, — и я так думаю, но не все головы судят здраво. Есть такие, что думают, будто бусурманы будут покровительствовать Украине охотнее, чем Польша или Россия. Но это не мое дело.
— Я еще не осмотрелся в городе, но мне кажется, что он весьма крепок, — сказал Иваницкий.
— Я не воин и не могу об этом судить, — отвечал монах. — Город стоит на горе, посреди обширной равнины; между этою горою и новым Киевом течет Днепр. Новый город имеет вид треугольника и окружен деревянной) стеною с деревянными же башнями. Крепкий замок лежит на покатости горы и возносится над новым городом; но старый город выше его. В замке есть пушки и воины польские, но сам город слабо защищен. Осмотри, ты лучше меня рассудишь это дело
[144].
— Много ли здесь церквей? — спросил Иваницкий.
— Православных не более десяти, — отвечал монах, — а на моей памяти еще было сорок. Главные: святой Софии — против ратуши и святого Михаила — под замком. Прочие рассеяны в разных частях города и находятся при монастырях. Знаменитая церковь святого Василия теперь в развалинах, на которых поныне видны неявственные греческие надписи из первых времен христианства в сих странах. Католики имеют здесь четыре церкви: соборную, доминиканскую на рынке, отцов бернардинов под горою, иезуитскую между бернардинскою и рекою. Был ли ты в храме святой Софии?
— Еще не успел.
— Советую тебе помолиться в нем и полюбоваться велелепию сей первой твердыни православия, — продолжал монах. — Она устроена по образцу храма византийского. Своды ее сложены из горшков, наполненных землею и повлеченных гипсом
[145]. Стены выкладены разноцветными камнями с таким искусством, что невозможно распознать, живопись ли это или тканье. Царские двери и ризница удивят тебя своим богатством. В сем храме почиют останки князей русских и святителей. Церковь эта недавно обновлена в древнем вкусе, равно как и церковь святого Михаила, которую покрыли позлащенною медью.
— Я слыхал, что здешние храмы и монастыри вмещают в себе великие сокровища, — сказал Иваницкий, лукаво посмотрев на инока.
— Образа и ризницы богаты, но о сокровищах не знаю, — отвечал монах.
— Если б духовенство захотело употребить казну монастырскую на защиту православия, если бы, например, предложило русскому царю сокровища, — сказал Иваницкий, внимательно посматривая на старца.
— Это не мое дело, — возразил старец. — Об этом надобно знать владыкам и архимандритам.
— Ты напрасно скрываешься предо мною, отец мой, — сказал Иваницкий, — ты знаешь, что я русский душою и верою и болею об упадке православия. Мне сказывали, что ты пользуешься большим уважением у всех противников унии и что твоими советами сделано много для отражения сего несчастья.
— Что значат советы отшельника! — сказал старец. — Я могу только молиться — и молчать.
Иваницкий, видя, что осторожный монах избегает решительных ответов на его вопросы, переменил разговор и спросил:
— Не знаешь ли, отче, где живет здесь греческий купец Критос, давно поселившийся в Киеве и женатый на киевлянке?
— Он уже перешел в вечность, — отвечал монах, — снедаемый горестью и раскаянием за то, что погубил дочь свою, выдав ее из честолюбия за латина. Вдова его, добрая и набожная Анна, с дочерью Калерией живет в старом городе. Но я бы напрасно толковал тебе, как найти дом и улицу. В целом Киеве только три порядочные улицы: прочие ни прямые, ни кривые, а составляют род лабиринта. Это странное сплетение переулков, в которых каждый строится, как ему угодно. Я дам тебе проводника.
Монах вошел в один из домов, в которых живут чернецы вокруг церкви, и возвратился с юношею, поручив ему проводить Иваницкого.
Вышед из ограды лавры, лежащей на расстоянии четверти мили от города, и миновав русский монастырь святого Николая на горе близ Днепра, Иваницкий пришел в Киев и, пробираясь по немощеным улицам между рядами деревянных домов, построенных на русский образец в одно жилье с подвалом, остановился возле одного старого дома с раскрашенными ставнями. Проводник, сказав ему, что здесь живет вдова грека Критоса, удалился. Иваницкий брякнул кольцом в калитку, и старая служанка вышла отворить ее.
В сенях встретила его пожилая женщина в русском шелковом шугае
[146] темного цвета. Голова ее повязана была черным платком.
— Желаю тебе здравия и всякого благополучия, Анна Петровна! — сказал Иваницкий. — Я пришел к тебе с известием от приемыша твоего, Алексея Криницына.
