Я достойна лучшего будущего, получения образования в благоприятной обстановке, карьеры, которую выберу сама и в которой ко мне будут относиться как к равной; я достойна уважения ценностей, в которые верю, признания за вещи, которые делаю хорошо, голоса, который не только слышат, но к которому прислушиваются; достойна доступа к равным возможностям и, что самое главное, разрешения пользоваться своими правами без оглядки на мой пол, потому что я — человек. Я надеюсь, наступит тот день, когда феминизм станет обязательным для большинства девочек моей страны, и это будет не тихим пробуждением, а громогласным восстанием; когда девочки и женщины в Малави поддержат друг друга, чтобы стать свободомыслящими людьми, которые примут свои мечты, цвет кожи и свою правду; когда мои сестры и я сможем быть умными, жизнерадостными, бесстрашными, прямолинейными, властными, успешными, сопереживающими и просто девушками.
Слабый пол
Кира Найтли
АКТРИСА
Моя вагина раскрылась. Ты появилась на свет с открытыми глазами. Ручки молотят воздух. Плачешь. Они положили тебя на меня, ты была в крови, первородной смазке, головка неправильной формы из-за прохождения через родовой канал. Пульсирующая, задыхающаяся, кричащая. Ты ползла, отталкиваясь ручками, злясь на собственную хрупкость. Желающая увидеть. Желающая знать. Ты мгновенно, жадно припала к моей груди. Я помню, как было больно. Губы сомкнулись вокруг соска, жизнь сочилась, жизнь всасывалась. Я помню кал, рвоту, кровь, швы. Я помню поле своей битвы. Поле твоей битвы и пульсацию жизни. Выживание. И это я — слабый пол? Ты?
Люди моментально примчались в больницу. Семья и друзья приехали, чтобы посмотреть на тебя, сладкую маленькую кроху, и меня, мое прекрасное материнство. Мы пили шампанское и ели китайскую еду. Я была в больничной робе и бумажных трусах. Кровь сочилась в гигиеническую прокладку, закрепленную между ног. По венам бежал адреналин. Я чувствовала себя неуязвимой. Ты лежала в колыбели рядом с кроватью. Ты заплакала, и я бросилась к тебе, обнажив себя перед находившимися в комнате мужчинами. Кровь текла по бедрам, попе, целлюлиту. Ты — моя. Моя, и я тебя успокою, чтобы ты не плакала. Моя грудь у всех на виду, но мне все равно. Твоя жизнь — это моя жизнь. Я тебе нужна. Я здесь. Хрен с ними всеми, с их ощупывающими мою плотскую полуобнаженность взглядами и смущением на лицах. И это — нежное материнство?
Накануне я прошла семь миль. От дома до ресторана, от ресторана до врача. Я почувствовала, как вода бежит по ногам, когда я шла по Клеркенуэлл-роуд. Я была в колготках, и они намокли. Вода сбегала по ногам в ботинки. Мои любимые ботинки. Коричневые броши со шнуровкой. На протяжении месяца ты готовилась появиться на свет, повернувшись головкой вниз. Я еще не знала, что это отошли воды. Я не знала, что тупая, ноющая боль, которую я чувствовала несколько дней, была первыми схватками. Я думала, что описалась. Стыд какой. Я прошла еще две мили до врача. И началось.
На следующий день после твоего рождения мы уехали домой. Я приняла душ, смысла с бедер следы крови. Я не спала. Я никогда не буду спать так же, как раньше. Ботинки со вчерашнего дня покрыты липкой корочкой от околоплодных вод. Они пахнут. Кейт Миддлтон родила ребенка на следующий день после меня. Мы стоим перед телевизором. Она выписалась из больницы семь часов спустя, уже с макияжем и на каблуках. Лицо, которое мир хочет видеть. Прячь. Прячь нашу боль, наши раскрывающиеся тела, сочащуюся молоком грудь, разбушевавшиеся гормоны. Будь красивой, будь стильной, Кейт, не обнажай свое поле битвы. Через семь часов после схватки жизни со смертью, через семь часов после того, как твое тело раскрылось и кровавая, кричащая жизнь увидела свет. Не показывай. Не рассказывай. Стой там с малышкой на руках и позируй горстке мужчин-фотографов. Это просто. Это буднично. Ничего особенного. Случается каждый день, как и смерть, но тогда вы, придурки, почему-то не делаете вид, что это «просто».
Я месяц не моюсь. Одеваться сложно. Гормоны бушуют. На меня обрушиваются беззвучные шторы, более ужасные, чем поле боя. Я слышу все. Очень шумно. Мир слишком громкий. Вокруг меня громовыми раскатами шумит ветер в листьях деревьев. Громыхает вокруг тебя. Смерть. Она — постоянная моя спутница. Я породила жизнь и познала страх ее потери. Мир слишком большой. Я хочу оказаться с тобой в пещере. В темной, глубокой, тихой пещере. Закрыть тебя своим телом. Я плачу. Не хочу, чтобы твой папа уходил. Его могут у меня забрать. Не хочу, чтобы уходила мама. Пускай она все исправит. Однажды вы все можете навсегда исчезнуть. Я умру за тебя. Я убью за тебя. Ты — моя, а я — твоя. Нежное материнство. Начинаю бояться черных кошек.
Я родилась на пробковом полу. Мой брат спал наверху. Первым полем боя моей мамы стала больница. Ей сказали, что время родов еще не пришло, что ей кажется, так что маму усадили ждать в жесткое деревянное кресло, пока послали за медсестрой-психологом. Аппарат не зафиксировал схваток. Зачем слушать женщину: разве она что-то в этом смыслит? Так что все произошло на этом деревянном стуле, ногти впивались в дерево. Малыш и тело одержали верх. Она раскололась пополам, и мой брат появился на свет. Ноги ее больше не было в больнице. Со мной она осталась в своей пещере. В кухне. Пульсирующее сердце дома. Слабый пол.
Мама работала. Я так ею гордилась. И была горда, что я ее дочка. Она была писательницей с узнаваемым голосом. Она ходила босая и устраивала сцены. Она была целеустремленной, она злилась и любила меня. Она могла все. Я могу все. Я сделаю все. Она — трикстер, манипулятор, воительница, хохотушка; она непоколебима; она волшебная. Она — матриарх, она любит и любима. Она наделена силой. Я наделена силой. Ты наделена силой.
Я работаю. Я работаю, потому что мама мне так сказала. Я работаю, потому что я делаю это хорошо. Я работаю ради семьи. Я работаю, чтобы ты гордилась мной, как я гордилась ею. Я работаю, чтобы показать тебе, что ты можешь, что ты должна. Я всегда прихожу вовремя, знаю роль назубок, полна идей и имею свое мнение. Если ты зовешь меня ночами, я не сплю. Иногда плачу от усталости. Всю ночь бодрствую с тобой, весь день работаю. Мы видимся во время моего обеденного перерыва или когда выключается камера. Это время — только для тебя. Я всеми правдами и неправдами стараюсь оказаться рядом, когда ты просыпаешься или когда надо уложить тебя спать. От усталости все болит. Хнычу от усталости. Падаю от усталости. Коллеги-мужчины позволяют себе опаздывать, забывать реплики. Они кричат, визжат и швыряют вещи. Они могут заявиться на работу пьяные или не появиться вовсе. Они не видят своих детей. Работают. Им надо сконцентрироваться. Я концентрируюсь. Вижусь с тобой. Я — твоя, а ты — моя. Я — не слабый пол. Ты — не слабый пол. Мы — не слабый пол.
Я работаю с мужчинами. Я наблюдаю за ними, а они — за мной. Они переживают, что не нравятся мне. Их это бесит. Они не воспринимают меня всерьез, пытаются меня не слушать, не разговаривают со мной, не хотят слышать мой голос, мой опыт, мое мнение. Будь красивой. Стой там. Они говорят мне, как правильно быть женщиной. Будь милой, поддерживай, будь красивой, но не слишком красивой, будь стройной, но не чересчур стройной, будь сексуальной, но не вызывающе сексуальной, будь успешной, но не слишком. Носи эту одежду, выгляди так, покупай эти вещи. Я работаю с мужчинами, и они переживают, что не нравятся мне. Их это бесит, расстраивает, они кричат и визжат. Они мне нравятся. Но я не хочу флиртовать и быть их мамочкой, флиртовать и быть мамочкой, флиртовать и быть мамочкой. Я не хочу с вами флиртовать, потому что не хочу затащить в постель; не хочу быть вашей мамочкой, потому что я не ваша мама. Я ее мама. Я умру за нее. Убью за нее. Когда они хотят видеть в женщине мать, они подразумевают не совсем это. Дружок, я просто хочу работать. Ладно? Я хочу говорить и слышать, чтобы со мной разговаривали, и слушать. Мужское эго. Сколько можно мешаться под ногами?
