В глухой части района на большом участке, огороженном от неровной брусчатой улочки дощатым забором, стоял двухэтажный дом. С улицы от посторонних глаз дом надежно закрывали густые липы и кусты черемухи. Справа от дома рядом с покосившимся сараем притулился вольер, в котором днем отсыпались два огромных злых кобеля. На ночь хозяева привязывали одного у калитки, другого – под козырьком крыльца. А когда к хозяевам приходили странного вида гости, на балкончике второго этажа неизменно появлялся мужчина. Закурив папироску, он внимательно смотрел вокруг и прислушивался к каждому звуку.
* * *
– Хоть грант и обернулся мокрым
[2], а Казимир-то все одно красавец, – кромсая лоснящееся сало, ухмыльнулся в бороду дед Гордей. – Прям настоящий енерал!..
– А ты как мыслишь! – не без гордости заметил Сашок, расставляя на белой скатерке граненые стаканы. – Чем мы хуже ихних красных полководцев?
– Та ничем, – отмахнулся дед. – Мы академиев не кончали, а погляди вон, какие операции мутим.
– Вот и я говорю. А уж Казимир-то! Его в какую форму ни одень – фельдмаршал!..
По возрасту хозяин дома Гордей Пантелеев до деда недотягивал – всего-то девятисотого года рождения. Но тут проявлялась его внешность и характер: невысокий рост, усугубленный сутулостью, несуетливая обстоятельность; морщинистое смуглое лицо, обрамленное косматой седой бородой. Из одежды Гордей предпочитал телогрейку без рукавов, надетую поверх простой ситцевой рубахи. А засаленные полосатые штаны были вечно заправлены в обрезанные валенки, которые он не снимал даже летом.
В сороковом году во время вооруженного налета на один из подмосковных продуктовых складов банда нарвалась на засаду. Случилась серьезная перестрелка, и Гордей получил пулю в спину. Он оклемался, но с тех пор испытывал жуткие боли в позвоночнике, еле передвигался и на дело, чтобы не быть обузой, уже не ходил. Казимир поселил его в двухэтажном доме, наказав присматривать за «хатой». Так и превратился Гордей в «деда».
Сашок, наоборот, выглядел моложе своих тридцати восьми: вертлявый, гладкокожий, золотой зуб-фикса, высокий юношеский фальцет и копна непослушных светлых волос из-под кепки-малокозырки. Всякий новый знакомец давал ему лет двадцать пять и сильно удивлялся, узнав настоящий возраст парня. В банде Сашок обосновался в сентябре тридцать девятого – аккурат одновременно с началом Второй мировой, однако по сей день не имел серьезного авторитета и выполнял обязанности уголовного солдата-огольца: «нюхал» обстановку в городе, шнырял по рынкам, помогал деду Гордею, стоял на шухере, снабжал хату газом
[3], бегал за «гарью» – водкой и самогоном.
Все из-за той же пресловутой моложавости в последнем деле Сашок получил роль водителя. Помимо этого, Казимир наказал ему прикрывать корешей при отходе с грузового перрона. Что тот исправно и сделал.
* * *
Оконные рамы поздно вечером Казимир открывать запрещал, а распахнутые форточки с густым табачным дымом не справлялись. В середине большой залы стоял длинный стол, застеленный свежей белой скатертью. Стол ломился от бутылок и разнокалиберных тарелок. Из алкоголя преобладал самогон, и лишь кое-где виднелись водочные и пивные этикетки. Вина не было вовсе. Среди закусок – селедка, маринованные грибы, сало и свежие помидоры с зеленью. В центре стола аппетитно возвышалась гора вареного мяса, а рядом в двух мисках парила картошка из прошлогоднего урожая.
Во главе стола сидел Казимир, рядом – ближайшие кореша, далее – все остальные члены банды. На противоположном торце свое законное место занимал Илюха-татарчонок, прибившийся к банде еще в год ее основания. Илюха слыл надежным, имел авторитет, но основной заслугой коренастого смуглого паренька считалась виртуозная игра на гитаре и сильный приятный баритон. Для музыканта и держали законное местечко на другом торце стола.
Перебирая струны, Илюха выводил:
Я помню день, когда тебя я встретил,
Ты, прислонясь, стояла на мосту.
В твоих глазах метался пьяный ветер,
И папиросочка дымилася во рту…
Несмотря на то что репертуар Илюхи пополнялся крайне медленно и был хорошо знаком всем присутствующим, они с удовольствием слушали песню про Марьянку.
Трое бандитов молча пили мутный самогон. А Казимир и его приближенные обсуждали успешный налет на трофейный поезд.
– …хрен на блюде, а не люди! Мы, конечно, ухватили крупного господина Блинова
[4], но в какой-то момент я подумал: все, балабас
[5] пришел, – сплюнул в кулак селедочные кости Матвей. – Горох в волыне
[6] закончился; я гайку из апельсина вывинтил
[7], лежу, перрон нюхаю.
– Вот холера… чего ж ты ждал? – лениво поинтересовался Казимир.
– А глядел, чья возьмет. Если б легавые одолели – подорвал бы себя без слез и сожалений.
– Да чего уж там? И я дрейфанул, когда Миху подстрелили, – признался сидевший рядом Боцман. – Палю по мусорам, а сам думаю: все – амба.
– Крокодил
[8] мы на шарапа взяли
[9]. И подфартило нам. А в целом нормально сработали: соорудили звонок в комендатуру, подъехали, посветили погонами, прихватили из вагона ящик, – заключил Казимир. Вздохнув, покосился на свободные места за столом: – Правда, двоих на перроне оставили. Ну да без потерь в нашем деле не обходится. Давайте помянем корешков: Михеля и Петро…
* * *
Илюха успел опрокинуть пару стопок самогона и теперь пел ровным и приятным голосом:
Ты подошла ко мне танцующей походкою,
И тихо-тихо сказала мне: «Пойдем…»
А через ча-ас споила меня водкою
И завладела моим сердцем и рублем…
Рядом звенели стаканы, кто-то заходился в кашле, а пьяный Сашок хлюпал носом и тайком промокал рукавом слезу.
К десяти вечера более-менее трезвыми оставались четверо: Казимир, Матвей, Боцман, а также дед Гордей, дымящий цигарками на балкончике второго этажа. Пил он по состоянию здоровья мало, поэтому во время разгульных кутежей брал на себя обязанности дозорного.
Вообще дисциплина в банде была не хуже, чем в боевом гвардейском подразделении Красной Армии. Налаживал ее сам главарь, и на это у него имелись веские причины.
