Проснулась она тоже, как ни странно, в хорошем настроении и, лежа в постели, начала прикидывать планы на день, слава богу, субботний. Итак, Олег прав. Все случившееся с Молчанским надо разделить на отдельные события. Проще всего понять, кто именно уговорил опустившегося алкоголика Василия Сосновского открыть на свое имя фирму для увода денег из «М — софта». Все, что для этого потребуется, — адрес Сосновского, который можно узнать в базах данных, и бутылка водки.
Спустя час она уже подходила к обшарпанной панельной пятиэтажке, в которой был прописан индивидуальный предприниматель Сосновский. Дверь ей открыла худенькая, бедно одетая старушка, по всей видимости, мать Василия, на пенсию которой он жил. Если верить словам Гололобова, конечно.
— Ты к кому, доча? — спросила она, щуря на Веру выцветшие голубые глаза. Такие глаза бывают лишь у людей, которые в своей жизни очень много плакали.
— Мне бы с Василием поговорить, — сказала Вера. — Это же ваш сын?
— Мой. — Старушка пожевала тонкие губы. — И сын мой, и крест тоже мой. А поговорить с ним я бы и сама хотела. Так уж десять дней носу не кажет, поганец этакий. Видать, опять денег кто дал.
— Почему вы так думаете?
— Так потому что пенсия у меня была три дня назад. Он эту дату лучше собственного дня рождения помнит. Сразу прибегает до меня, чтобы деньгами поживиться. А тут носу не кажет. Такое только раз было, когда какая-то черная душа денег ему отвалила. Он тогда телефон себе сотовый купил, мне курицу привез — ешь, говорит, мама, мясное, я нынче богатый. А потом два месяца не приходил, пока деньги не кончились. Потом-то приполз, аккурат к пенсии. И без телефона. Телефон-то он к тому времени, понятно, пропил.
— А почему вы думаете, что денег ему именно черная душа дала? Разве это плохо — помочь бедному человеку?
Старушка осмотрела ее цепким взглядом, недобро усмехнулась.
— Это в молодости моей, доча, человек человеку за просто так помогал. И покормить могли, и переночевать пустить. А сейчас никто за просто так деньги не раздает. У церкви только, на паперти. Но там не такие деньжищи, чтобы два месяца есть-пить и ко мне за помощью не обращаться. За что-то ему заплатили, это же ясно как божий день. А ни за что хорошее ему заплатить не могут. Вот и говорю, что плохой человек ему тогда на пути встретился. Очень плохой.
В логике старушке было не отказать, поэтому Вера смотрела на нее с невольным уважением.
— А ты не смотри, не смотри на меня, доча. — Старушка снова усмехнулась. — Я ведь не всегда нищей старухою была. Я учительницей в школе работала. Это уже потом, из-за Васеньки стала жить как живу. Пенсия небольшая, иди-ка прокорми двух взрослых людей, особенно если одного не столько прокормить, сколько напоить нужно. Так что живу я бедно, из дома Вася все, что мог, вынес и продал еще лет десять назад, но в маразм я пока не впала. Соображаю хорошо. Вижу, к примеру, что тебе вот от него тоже что-то надо, но у тебя душа не черная. Это хорошо.
— Вас как зовут? — спросила Вера. — Может, мы в квартиру войдем? Я обещаю, что вреда вам не причиню.
— Звать меня Ольга Ильинична. А насчет вреда… А какой мне можно причинить вред? — Старушка засмеялась, отступила на шаг, пропуская Веру в квартиру. — Я уж иногда думаю о том, что Богу давно меня забрать пора, да только Васенька тогда с голоду помрет. Только на мои деньги и кормится. А так… Я ничего не боюсь. Все, что могла, давно уже отбоялась.
— Вы так и живете совсем одна? — Вера проследовала в прихожую, затем на кухню, куда провела ее старушка. Царящая в квартире нищета била в глаза, хотя вокруг было очень чисто.
— А с кем мне жить? С Васей я бы не смогла. Сил нет на него пьяного смотреть. Душа болит. А так я хоть не вижу этого его свинства. Жилье у него есть, пусть и комната в коммуналке, что от сестры моей осталась, покойницы, а все свой угол. Помру — квартиру эту продаст, какое-то время продержится. Если не обманут, конечно. Внука своего я уж лет десять не видела. Невестка-то моя замуж за границу вышла и дите увезла. Но я ее не виню. Васю и святая бы не выдержала. А так хоть она живет по-человечески, и внучок тоже. Так зачем, говоришь, тебе мой сын?
Непроста, ой, непроста была Ольга Ильинична Сосновская! Взгляд у нее был цепкий, достающий до нутра, так что Вера решила не врать.
— Тот человек, что дал вашему сыну денег, действительно очень плохой, — призналась она. — Кстати, не подскажете, как давно это было?
— Так, почитай, в мае. — Старушка снова пожевала губы. — В апреле он за пенсией пришел, а в мае курицу принес, телефон показал, сказал, что повезло ему, работу нашел. Потом до конца сентября я его не видела, а потом он снова пришел, сказал, деньги кончились. Я уж спрашивать ничего не стала, понимаю, что никто его на работе терпеть не будет. А может, и неправа я, потому что сейчас-то он не появляется, может, и впрямь работает.
— Вряд ли, — покачала головой Вера. — Тот человек, который дал вашему сыну денег, открыл на его имя фирму и зарегистрировал Василия частным предпринимателем. На его счет в сентябре были переведены деньги. Много денег, Ольга Ильинична. Их украли у бизнесмена Павла Молчанского. Не знаю, помните ли вы его.
— Как не помнить, если Паша у меня учился, — спокойно сказала старушка. — Они с Васенькой с детства дружили. Паша его и на работу устроил, когда Вася на Сонечке женился. А потом Вася глупость сделал, совершил предательство и все потерял. Вы понимаете, деточка, уж извините, не знаю, как вас зовут…
— Вера.
— Вы понимаете, Вера, Васенька все надеялся, что если он Паше все объяснит, то Паша поймет и простит. А я с самого начала знала, что так не будет. Паша — очень цельный человек, с детства такой был, и уж если он чего в этой жизни точно не прощает, так это предательства. Вот и не простил. А Васенькина жизнь под откос пошла.
— Он сердился на Молчанского за то, что тот его уволил? За то, что жизнь сломал?
— Сердился? Пожалуй, нет. Он понимал, что пострадал из-за собственной слабости. Нельзя других винить в том, что сам свалял дурака. Если бы он сердился, то начал бы доказывать, что Паша много потерял, уволив его. Работал бы как конь, начал все с нуля, семью удержал, ребенка чужому мужику не отдал. А Вася понимал, что сам виноват, и пить начал, чтобы заглушить чувство вины. С пьяного какой спрос?
— Вы так спокойно об этом говорите…
Ольга Ильинична снова внимательно посмотрела на Веру. Улыбнулась краешком губ.
— Так я уже свое отстрадала. Выгорело все. Не знаю, поймешь ли ты это. Вася мне, конечно, сын, и пока я жива, я буду ему помогать и его жалеть, но жалеть и оправдывать — это разные вещи. Мой сын — слабак и тряпка. И сам это прекрасно понимает. И я понимаю тоже. Зачем от правды бежать? Да и некуда.
— То есть согласиться на какую-нибудь авантюру, чтобы спустя много лет, но отомстить Молчанскому ваш сын не в состоянии? Как вы считаете?
Старушка горько вздохнула, потерла ладонями морщинистое лицо, уставшее, бледное, с давно стертыми красками жизни. Блеснули выцветшие глаза, остро, проявляя недюжинный ум.
