Последним 1569 год представлялся годом богатства, роскоши: Нобунага торжественно восстановил сёгунский дворец, давно сгоревший, и построил «Нидзё госё» — удачный компромисс между княжескими палатами былых времен и укрепленными резиденциями военных вождей, без которых в то суровое время и при новой стратегии обойтись было нельзя.
Что же, на дымящихся руинах древнего прошлого Японии еще можно было что-то отстроить? Из той былой пышности, от которой остались лишь ностальгические воспоминания? И скоро над массой наскоро возведенных крыш из простой дранки, держащихся на крестовинах из коротких брусьев, — однообразным покровом обычных домов, поднимутся внушительные черепичные кровли правительственных зданий? И сквозь облака, которые скапливались во впадине, где располагался Киото, и которыми художники умело пересекали свои картины, наконец можно будет видеть что-то другое, кроме языков пожаров либо толп лохматых и машущих руками солдат, занятых своим делом?
Возможно, но мира следовало ждать еще не завтра, даже если страх порой бывал хорошим советчиком — когда, например, он дал Нобунага возможность занять всю провинцию Исэ, не встретив сопротивления и не услышав голоса совести. Только последний из Кусуноки, неспособный этому противостоять, но бесстрашный, удалился в монастырь, откуда он будет взирать на мир, чувствуя себя еще сильней, чем когда смотрел с высоты своих укреплений. Велико было искушение расправиться с ним, но вовремя вмешался Хидэёси: такие личности мертвые еще опасней, чем живые! Времена неощутимо менялись. Нобунага и его кровожадность уже принадлежали прошлому, Япония поворачивалась к своим всегдашним великим ориентирам — императору, феодальной знати, Китаю и к чувству нравственного долга. Это был наилучший шанс для Хидэёси: как многие лидеры, вышедшие из низов, он ни о чем так не мечтал, как об отождествлении с национальной традицией, и если заявлял о готовности ради этого к любым революциям, то старался закрыть за собой дверь, чтобы другие смутьяны не сокрушили того, что восстановил он. Пришло время вдохновенных завоевателей, рыцарей, для которых война — только средство служения порядку.
Может, и императорские чиновники тоже чувствовали, что ветер меняется? Используя сегментарный календарь того времени в китайском духе, двор как раз объявил, что меняет название эры, выражая таким образом, через новую фазу лунного календаря, надежду на обновление мира, на то, что он станет милосердней и будет проявлять больше истинного почтения к старинным японским ценностям.
На первый взгляд эта идея выглядела эффективной — во всяком случае, шла на благо архитектуре: разве не было настоятельно необходимым восстановить и построить дворцы для церемонии провозглашения новой эры? Императорская наживка, на которую приманивали феодалов, порой пренебрегавших самой элементарной осторожностью. Например, Нобунага — он послал в Киото основные силы войска под двумя предлогами: помощи в строительстве и достойного участия в церемониальных смотрах. Но гарнизоны на его базах Киёсу в Овари и Гифу в Мино соответственно ослабли, о чем вражеские шпионы немедленно доложили своим хозяевам. И некоторые из последних, как бы они тоже ни были заняты в столице, увидели в этом соблазнительную возможность для удара. И совсем уж легкомысленно — надо ли обвинять в этом Хидэёси? — семейство Ода, словно на пустом месте, испортило отношения с семейством Асакура, властителями области, расположенной к северу от Мино и выходящей на Японское море. Более того: враждебность со стороны Асакура немедленно повлекла за собой, вследствие хитросплетения союзов и дружеских связей, враждебность Асаи Нагамаса — того самого, чей поспещно заключенный брак с сестрой Нобунага едва не обернулся трагедией, если бы не бурлескное вмешательство танцующего Хидэёси. А ведь силы всех этих семей, и рода Ода, и рода Асаи, как раз находились в Киото под официальным предлогом восстановления старинных дворцов — ситуация взрывоопасная! Асаи мобилизовали своих союзников во имя Асакура и сёгуна, защитником которого, на их взгляд, Нобунага не имел права считаться — он только что проявил вероломство, без предупреждения напав на две крепости семьи Асакура, несправедливо обвиненной в том, что она выражает верность недостаточно усердно. К счастью для Нобунага, он, непредсказуемый игрок, нашел такой козырь, на какой не слишком рассчитывал, — Токугава Иэясу.
Иэясу, когда еще был ребенком, в свое время попал в руки семейства Ода, а именно отца Нобунага, которому семья его передала в качестве заложника, — мальчик несомненно тяжело пережил то, что свои его оставили, и оценил, что хозяин не стал его мучить. Став взрослым, он помог Нобунага сокрушить род Имагава; потом возникли официальные союзные отношения вместе с неминуемым браком — дочери Нобунага и старшего сына Иэясу; для человека происхождения скорее скромного, как Нобунага, родство с отпрыском Иэясу, потомком императорского рода Мацудайра, было весьма престижным. Как раз в этот драматический момент тот же Иэясу, человек бесспорно родовитый и высокого рода, берет на себя выполнение самой решительной акции, какая может быть, — без дальнейших церемоний осуществить военную оккупацию Киото, не заботясь ни о легитимности, ни о союзах, которые всегда ненадежны.
Так в истории высунулись уши третьего и последнего из великих диктаторов, создавших современную Японию. Одна гравюра XVIII в. увековечит его в комическом виде: Нобунага при помощи своего полководца Акэти Мицухидэ, перевязав лоб характерной повязкой чернорабочих, с огромным напряжением и весь в поту, растирает густую смесь риса с водой, из какой делают моти — традиционные новогодние пирожки. На втором плане Хидэёси, узнаваемый по обезьяньему лицу, искаженному усилием, тоже с полотенцем рабочего на лбу, неутомимо месит тесто, придавая ему необходимую тонкую структуру. Наконец, на заднем плане восседает на троне Токугава Иэясу, безмятежный, сверкающий парадными доспехами; он спокойно и важно поглощает пирожок, плод тяжелого труда двух остальных персонажей.
Несомненно, в том 1570 году в Киото он уже лелеял надежду на это.
Итак, целью была военная оккупация Киото. Однако это проще было сказать, чем сделать! Киото, закрытый с трех сторон горами, можно было изолировать, умело расставив заслоны, но при условии, что не забудешь о четвертой стороне, обращенной к Внутреннему морю, где как раз готовились высадиться отряды Асакура. Все та же угроза с моря, связанная со своеволием ветров, непредсказуемая и неизменно внушавшая страх! На земле шпионы быстро проводили разведку и позволяли почти ежедневно отмечать перемещения врага, но что они могли сделать на море, если флот мог воспользоваться прикрытием тумана — или, с большим риском и бесшумно, пройти ночью?
Хидэёси встал в арьергарде, между Киото и побережьем; говорят, он имел в распоряжении три тысячи солдат, и это ему казалось недостаточным, с учетом территории — обширной долины реки Ёдо. Он также знал, как и все его противники, что это сражение несомненно будет решающим и что на кону стоит судьба исторического союза: защитник, надлежащим образом признанный сёгуном и императором (может быть, эта легитимность и предрешила выбор Иэясу), выступает против врагов, которые, оспаривая у него это достоинство, тем самым вновь ставят под вопрос значимость императорских решений. Казуистика? может быть; право сильного? конечно; но все смутно чувствовали, что предстоящая битва определит далеко не только участь этих непрочных альянсов.
