Они даже изъявляли готовность давать больше: деньги, займы, сроки выплаты которых удлинялись до бесконечности, в конечном счете превращая их в дары, — необходимые движущие силы для создания огромных армий: с удовольствием рассказывали, что Хидэёси содержит или оплачивает 50 тысяч человек, на вооружении которых находится почти пять тысяч мушкетов. Часто купцы сами предлагали займы, которые считали необходимыми их сеньору.
Словом, Хидэёси явно утверждал свою власть — его статуты от 1583 г. не оставляют в этом никаких сомнений, — но он не нуждался ни в каких мерах принуждения, чтобы навязывать свои законы. Горожане Киото были с ним единодушны и не ждали от него иного языка, лишь бы уважались старинные привилегии, благодаря которым когда-то завертелся мир. Только факты и эффективность диктовали издание законов. И Гэнъи признавал права любого, священника, горожанина или аристократа, но при условии, что эти права основаны на давней традиции либо порождены острой необходимостью. Поэтому проблемы улаживались спокойно, без борьбы разных социальных групп; тем не менее надо признать, что эти решения принимались на уровне достойной, пусть и скромной буржуазии. Было бы ошибочным видеть в Хидэёси, исходя из его происхождения, защитника простого народа, — к последнему никогда не прислушивались прежде и не стали прислушиваться теперь. Хидэёси выступал скорее не в качестве новатора, а в качестве продолжателя давнего дела сёгунов Асикага; он не измышлял никаких «революций», но старался поддерживать порядок. Например, любое распоряжение, любая декларация о собственности должны были подаваться ему на согласование, подлежали его одобрению, и уступать этого права он не желал. Но, поскольку одинаковые причины везде вызывают одинаковые следствия, каждый великий даймё в своих ленах, самое меньше уже полвека, боролся с распадом власти, с анархией. И предельная раздробленность власти постепенно, но неуклонно вела к централизации нового образца.
В этом деле Хидэёси и нашел свою настоящую дорогу и свои самые надежные опоры — как уважение народа, так и нервы войны [деньги].
Наряду с этими неотложными проблемами существовали другие острые вопросы в большей степени феодального характера, такие как неизбежный, но очень щекотливый вопрос раздела земель Нобунага.
Земля Оми (район озера Бива, в том числе замки Адзути и Нагахама) отошли к маленькому Самбоси; оба дяди получили соответственно земли Овари (с родовым замком Киёсу) и Мино (с крепостью Гифу); остальное поделили полководцы, за исключением Хидэёси, который, много приобретя благодаря своим недавним завоеваниям на западе Японии и обладая прекрасным замком Химэдзи, и так был богаче всех. Равновесие было непрочным — враги клана по-прежнему грозили ему со всех сторон, да и внутри группировки Ода имелись интриганы.
Ненависть внутри клана
Поскольку Хидэёси официально получил свои поместья в Харима, Сибата Кацуиэ добился передачи себе бывшей крепости «Обезьяны» на озере Бива — Нагахама, которая, может быть, послужила прообразом для Адзути. Это отражало его законное стремление к стратегической эффективности, но вместе с тем стало инцидентом, во многом определившим окраску сложных отношений, портившихся изо дня в день, между этими двумя людьми.
Кацуиэ, конечно, пользовался немалым престижем, — доблестный полководец, он был еще и зятем Нобунага, хотя судьба его брака оказалась причудливой. Несомненно в 1557 г., в момент, когда он принес Нобунага вассальную присягу, последний предложил ему в жены свою младшую сестру О-Ити. Тем не менее через несколько лет, в 1565 г., опять-таки по приказу брата, она покинула мужа, чтобы выйти за Асаи Нагамаса, властителя провинции Оми (в районе озера Бива), — вне сомнений, лучшего залога у Нобунага не было! Когда Нагамаса погиб в ходе большого разгрома семейства Асаи, в 1573 г., ее брат забрал ее обратно в Овари вместе с тремя дочерьми, но без сына, с которым жестоко расправился, как и с его бабкой по отцу: Нобунага видел в злополучном ребенке не столько племянника, сколько сына врага, в дальней перспективе потенциально опасного. Осенью 1582 г. Нобутака, рассчитывая использовать Кацуиэ против Хидэёси, вернул ее первому мужу, за которым она с тех пор следовала в походах.
Это были еще только наметки борьбы за влияние. На укрепление семейных связей между Кацуиэ и Ода Хидэёси ответил убедительной демонстрацией своего могущества. Не имея опоры в происхождении, он умел поддерживать свой престиж сам и мог добиваться его подтверждения только со стороны императора, двора, Киото — этой геометрической точки в Японии, которая, сколь бы бедственным ни было ее непрочное материальное положение, тем не менее сохраняла значение символа. Эти постоянные обращения к императору иногда придавали политике Хидэёси пассеистский или искусственный характер, словно он без конца ссылался на миф о легитимности, которой за ним никогда твердо не признают. Он в самом деле нуждался в такой ссылке, чтобы управлять, затыкать рты сплетникам и, еще в большей мере, получать право руководить постоянно расширяющимися владениями, не обладая привилегиями за счет происхождения и союзов. Итак, Хидэёси снова обратился к покладистому императору Огимати, и суверен признал за ним титул «генерал-майора» (сёсё). В ореоле этого неожиданного чина Хидэёси и организовал в Киото, на огромной территории Дайтокудзи, впечатляющую похоронную церемонию в честь своего покойного господина: как и сражение, демонстрация могущества была эффективным средством приобретения сторонников, действуя на две столь чувствительные струнки, как страх и зависть.
Этой церемонии в Дайтокудзи — самом обширном монастыре Киото — предстояло надолго запечатлеться в памяти жителей Киото, которых годы бесконечных войн лишили прежней легендарной роскоши. Все крупные феодалы империи, которые, будь они друзьями или врагами Нобунага, внимательно следили за событиями, явились туда в самых богатых облачениях. Каждый город, каждая деревня владений Ода прислали по делегации. В городе один экипаж следовал за другим, и люди теснили друг друга, чтобы увидеть самые пышные, в то время как постоялые дворы гудели от лихорадочной толчеи.
Но какой странной была эта церемония! К грандиозному декору Хидэёси добавил широчайшую систему безопасности. Курода Ёситака, Хатисука Короку и Асано Хатидзаэмон стояли со своими отрядами в предместьях, готовые вмешаться и оцепить Дайтокудзи. Многочисленная охрана прикрывала Императорский дворец, чтобы предотвратить возможное похищение императора, как это уже произошло в эпоху Хэйан. Сам храм, обширное огороженное пространство со множеством садов, построек и участков леса, был нашпигован вооруженными солдатами: они прятались за широкими занавесями, натянутыми, по официальной версии, чтобы не пропускать ветер и обеспечить комфорт для зрителей и участников церемонии.
Она достигла кульминации, когда вошел Хидэёси, неся на руках маленького Самбоси. Его сопровождали шестнадцать полководцев в парадной форме, вооруженных до зубов. Вся эта сцена создавала странную атмосферу — крайней дерзости и предельной мощи. Кацуиэ несомненно бледнел от ярости, но что он мог поделать? Даже дядья Самбоси не знали, как себя вести: в конце концов, их не ввели в регентский совет!
Вдруг был подан сигнал — спрятанные войска вышли из своих укрытий, в то время как затрубили раковины и забили барабаны военных частей, находящихся в городе: солдаты Хидэёси вне и внутри храма вступили в нескончаемый, неумолимый диалог. Дальнейшее действо проходило в тишине, чреватой грозой. В конце ритуала Сибата Кацуиэ в величайшей спешке покинул столицу, окончательно убежденный, что сокрушить Хидэёси — задача неотложной важности. Но подобный план предполагал хорошую подготовку, и, как всегда в таких случаях, каждый направился к себе: Кацуиэ — в землю Этидзэн на севере, у Японского моря, а его друг Такигава Кадзу-масу — в землю Исэ. У каждого из них в распоряжении была вся зима — большие кампании проводили только в теплое время года, — чтобы набрать войска, вооружить их и заключить полезные союзы, в том числе с обоими сыновьями Нобунага, дядьями ребенка Самбоси.
