В первый день церемонии Хидэёси прежде всего заглянул к ним; он проделал это дважды, а потом исчез, после того как ненадолго появился у аристократов; что же произошло? Может быть, его отвергли эти люди ваби — ведь многие из них, неисправимые позеры, столь же выставляли напоказ свой аскетизм, как он — свои неоценимые сокровища, и к тому же презирали его коллекцию — перл собрания сёгунов Асикага, составленную из старинных китайских вещей, к которым местные даймё присовокупили свои подарки, выразив в них сложное сочетание союзных и подчиненных отношений? Хидэёси решил, что его предали? Или был уязвлен, что в этот единственный день эксцентричные мастера ваби привлекают больше взглядов, чем ослепительный блеск его шатра в сусальном золоте? Или вообразил опасный сговор между Рикю, ремесленниками и купцами из Сакаи, которые и для него были лучшими инвесторами и от которых он поэтому частично зависел? Или же — но это маловероятно — был встревожен вестями с Кюсю, услышав о неожиданном восстании Сасса Наримаса, давнего смутьяна с Сикоку, которого он выслал в Кумамото?
Большая чайная церемония в Китано едва началась в двадцать четыре часа, как уже ночью из Дзюракутэя поступил приказ: все разобрать, все хижины, все палатки, все павильоны, и пусть каждый возвращается домой и больше не кичится!
Участники, довольные и этим неожиданным облегчением своих трудов и расходов, поспешили повиноваться, пока господин снова не переменил мнение.
Странной была эта церемония, по многим причинам подвергнутая критике, богатая и гротескная. До дурновкусия? Может быть, однако — пусть даже это умерит наше восхищение японской сдержанностью — ее годовщину отмечали дважды, точно воспроизводя ее различные реалии: в 1880, а потом в 1937 гг., оба раза желая превознести национальное чувство и культ императора; значит, Хидэёси, при всем своем авторитаризме и нехватке «родовитости», сумел попасть в точку, и надолго.
Не исключено также, что церемония в Китано послужила, по крайней «мере отчасти, генеральной репетицией другой, намного более значительной в глазах Хидэёси, — визита, который ему должен был нанести молодой император Го-Ёдзэй, недавно вступивший на престол.
Прибытие императора (гёко) к какому-либо из подданных было такой редкостью, что за время правления сёгунов Асикага отмечено всего дважды — в 1408 г. и в 1467 г. в ответ на приглашения двух величайших сёгунов эпохи Муромати, Ёсимицу и Ёсимаса. Таким образом, Хидэёси, принимая в своем новом дворце Дзюракутэй императора, становился на одну доску с этими людьми, каждый из которых на свой лад сто лет назад определял век.
Повод был волнующим: Хидэёси не столько изъявлял почтение к суверену, сколько отмечал собственный триумф, вступление в императорскую семью сразу двумя путями — благодаря тому, что Коноэ Сакихиса усыновил его самого, и вследствие того факта, что он в свою очередь и в качестве взаимной любезности удочерил дочь последнего, равно как и младшего брата Го-Ёдзэя. Во время императорского визита он в глазах у всех освятит этот союз, произведя официальное отправление культа своих новым фамильным богам — богам рода Фудзивара.
Это был также повод к тому, чтобы поупражняться и показать свои таланты в другом «виде спорта», популярном среди даймё, — искусстве стихосложения, которому был посвящен весь первый день. Имеются в виду короткие стихотворения (рэнга): один сочинял такой стих на тему, предложенную ведущим, — в данном случае императором, — а другой отвечал, тоже в стихах. Обильное употребление алкоголя пробуждало вдохновение — последнее истощилось только поздней ночью.
На следующий день гостей развлекали длинной придворной музыкальной и танцевальной программой (буга-ку). Потом, как и накануне, супруга и мать хозяина раздали каждому многочисленные дары: одежды, редкие бумаги, драгоценные ткани, в дополнение к значительным суммам в деньгах и рисе, преподнесенным день назад, прежде всего императору. Наконец Хидэёси проводил уходящего императора, так же как ранее специально заезжал за ним. Суверен — неслыханная честь — позволил ему подняться вместе с собой в ритуальную повозку, запряженную быками; но придворные вернулись домой лишь на пятый день.
Хидэёси немедленно велел записать подробный рассказ об этой церемонии, копия которого будет отправлена семье каждого придворного и даймё; не следует заблуждаться по поводу этого документа — он, конечно, послужил славе Хидэёси, но в той же мере и славе императора, о престиже которого, а иногда и о существовании не помнили более двух веков. Так обрел плоть императорский миф — который окажет влияние на события XX в. в лучшем и в худшем смыслах, но который лишь один был способен объединить народ, живущий в замкнутом пространстве и всегда готовый передраться.
Снова и снова деньги
Политика престижа стоит дорого! Хидэёси, без конца старавшийся пополнять свою быстро пустеющую казну, знал это. Он не переставал этим интересоваться, иногда в самой прозаической форме:
..Я так устал, что ложусь до наступления вечера. Тем не менее каждый вечер я сжигал две свечи в бесконечных спорах. Проверяя свой запас золотых монет, я нашел только золотой порошок, завернутый и стоящий не более десяти монет. Не знаю, почему так получилось. Может быть, потому, что я недостаточно этим занимался и не взвесил их надлежащим образом. Тем не менее, хотя я, конечно, отложил часть этого, я не понимаю, почему нахожу только эквивалент десяти монет в золотом порошке. Надеюсь, вы сможете объяснить мне причину, когда настойчиво расспросите Юмэ [служанку].
(Письмо Ива, горничной его матери. 5 октября 1588 г.)
С тех пор как Нобунага в 1580 г. пожаловал его первым почетным титулом — Тюгоку тандай, администратора Центральной Японии, Хидэёси с очень близкого расстояния наблюдал решение щекотливого вопроса кадастра и обращения земель, неизбежной основы самого тяжелого, но самого доходного из всех налогов — нэнгу, ежегодного натурального налога.
Сочтя ненужным спешное составление «кадастров на основе анкет», которыми довольствовался Нобунага, «Обезьяна» еще раз заявила, что необходимо снова измерить все поля — это единственный способ определить их реальную производительность. Эти меры следовало записать в виде плана и для каждого участка указать имя того, кто его обрабатывает, — собственника де-юре или просто пользователя, это кампаку мало волновало: он хотел иметь возможность найти ответственного за каждую землю, к которому можно было бы применить физическое принуждение, а настоящий это собственник или нет — не столь важно.
Основные установления в этой сфере с 1580 г. и особенно те, выполнения которых он требовал после смерти Нобунага в 1582 г., исходили из определенного числа простых принципов:
— Надо использовать меру емкости (для измерения объема зерна) типа кёмасу (киотскую меру). Кёмасу должен принести кэнти-бугё (ответственный за кадастр), или же эта мера должна быть изготовлена по его указаниям, а старые масу надо уничтожить.
— Рисовые поля должны оцениваться по трем категориям: высшая, средняя, низшая. Ниже — оценивать на глаз. Предполагается, что [каждая категория] будет производить [столько-то].
