Повторяю:.. не могу выразить, насколько одиноким я чувствую себя вдали от Хидэёри и до какой степени не в состоянии одолеть свою печаль. Еще раз повторяю: строго приказывайте своим людям принимать предосторожности от пожара. Каждой ночью посылайте их проверять комнаты по два-три раза. Вы должны быть бдительной (Письмо к Ёдо-гими, 8 декабря 1597 г.)
(Boscaro. Р. 73.).
Ёдо-гими получала больше почестей и знаков внимания, чем когда-либо, однако они были адресованы не ей как таковой, а матери Хидэёри. Хидэёси страшился смерти, которая в тысяче образов рыщет вокруг маленьких детей — он узнал об этом на горьком опыте. С этого дня он уже никогда не покинет Центральную Японию, слишком беспокоясь об этом сыне и предпочитая жить рядом с ним и показывать его гостям. Он писал ему с серьезностью и нежностью, как очень дорогому другу, — ребенку, который еще был всего лишь младенцем:
Вы быстро написали мне, и я очень счастлив; надеюсь, у меня будет свободное время и я вернусь скоро. Поскольку Вы очень любите маски, я послал их разыскивать, даже в Китаи, чтобы преподнести Вам (Письмо к сыну, 1594 или 1595 г.)
(Boscaro. Р. 70.)
Или же:
Я очень счастлив, что Вы мне написали. Из-за работы здесь, как я Вам говорил во вчерашнем письме, я не отправил Вам ни единого слова, хотя очень хотел. Я вернусь совсем скоро, в конце года, и поцелую Вас в уста. Больше никто, кроме меня, не должен целовать Ваши уста, даже немного. Я представляю, как Вы становитесь все красивей.
Папа
Повторяю: я едва могу выразить свою любовь к Вам; я вернусь очень скоро, в конце года, чтобы говорить с Вами. Я намеревался написать также Вашей маме, и, надеюсь, она поймет [что у меня не было времени для этого]… (2 декабря 1597 г.)
(Boscaro. Р. 72.)
Это новое; неожиданное отцовство тем не менее парадоксальным образом осложняло восстановление порядка. Во что превращался в этой ситуации Хидэцугу, приемный сын? И каким будет место юного сына по крови по отношению к законному наследнику? Было общеизвестно, что Хидэёси питает к приемному сыну и племяннику лишь ограниченное доверие, упрекая его, в частности, за то, что тот имел бледный вид по сравнению с Токугава Иэясу в сражении при Нагакутэ (1584), имевшем печальный исход.
Но Хидэцугу, на которого выбор пал только как на старшего из племянников, тем не менее оставался обладателем должности кампаку, которую у него нельзя было отобрать без весомой причины.
Некоторые документы и рассказы того времени приводят вероятное решение: Хидэцугу мог бы выдать дочь за этого ребенка, в свою очередь сделав его наследником, а позже передав ему свой титул кампаку. Однако подобные варианты не удовлетворяли Хидэёси и его горячий отцовский пыл.
Тем более что о своеобразной фигуре его племянника ходили странные слухи: в обществе, далеко не склонном к чрезмерной чувствительности, он выделялся жестокостью, нездоровым пристрастием к смертным казням, в которых с удовольствием участвовал, вопреки всем обычаям; говорили также, что он любит упражняться в стрельбе — из лука или мушкета, — делая мишенями крестьян, трудящихся на своих полях; другие, еще более постыдные, если это было возможно, слухи намекали на его склонность к садизму, на безумие, которое его охватывало при виде крови. И в довершение всего шпионы сообщали, что после рождения Хидэёри он постоянно усиливает свою охрану, не жалея средств. Вскоре поползли и подозрения в измене: Хидэцугу, которому Хидэёси никогда не доверял ничего по-настоящему ответственного, начал добиваться прямого ленного подчинения вассалов тайко. Благовидный предлог или реальные опасения — неважно, но Хидэёси использовал это как повод для молниеносной акции: Хидэцугу должен исчезнуть.
Для этого существовали толью два средства: изгнание — но оно допускало любые заговоры и любые надежды, — и смерть. Осторожность или гуманность? Хидэёси начал с изгнания. Он вручил Хидэцугу, обвиненному в измене, приказ удалиться на гору Коя, в монастырь Сэйгандзи; фактически это было не пострижение в монахи, а интернирование, и представители тайко допросили там обвиняемого, попытавшись добиться у него признаний в его замыслах и имен феодалов, состоящих с ним в заговоре. Этот этап быстро закончился, и очень скоро перешли ко второму варианту. В августе 1596 г. батальон (10 тысяч человек?) окружил храм и предъявил Хидэцугу приказ Хидэёси: в кратчайший срок покончить с собой. Так умер приемный сын, который, конечно, не обладал талантами, необходимыми для его должности, и к тому же был неудачником — а для вождя это приговор.
Маленький Хидэёри остался единственным и законным наследником Хидэёси: позиция ненадежная — вспомним историю самого Хидэёси, оттеснившего сыновей своего господина Нобунага! — но тем не менее многообещающая, при условии, что его отец проживет еще достаточно долго или, в случае скорой смерти тайко, нынешнее феодальное равновесие при всей своей хрупкости не изменится: коль скоро никто не был сильнее других, все даймё были заинтересованы сохранять в неприкосновенности власть сына Хидэёси как высшей инстанции. Эти факторы в сочетании с репутацией, которая никогда не была безупречной, — объясняют, почему бедный Хидэцугу мог покинуть сцену — политическую и человеческую, — не вызвав ни сожалений, ни восстания.
Еще более ужасным, хотя и соответствующим той же логике, выглядит истребление его клана: постыдная расправа в месте, предназначенном для уголовников, с его тремя сыновьями — старшему из которых едва исполнилось двенадцать лет, — с его супругой, дочерьми и их служанками, в целом с четырьмя десятками человек, не повинных ни в чем. И этим Хидэёси еще не удовлетворился: он велел бросить останки замученных в обычную яму с надписью «Могила предателей». По удачном завершении этой операции он вернулся к своему благочестивому плану, обнародованному несколько лет назад, — строительству в Киото нового храма, куда можно было бы поместить гигантскую статую Будды. Кровавое исступление и политическая религиозность порой неплохо сочетаются…
Так родились храм Хокодзи — знаменитая подвижная стена которого сегодня сохраняется в храме Тисякуин в Киото — и его главная статуя высотой 19 м, из лакированного дерева и с металлическим каркасом. В то же время вознесся и последний по дате из замков Хидэёси — замок Фусими, который был прекрасней всех. Само место его постройки, как и постройки замка Осака, было историческим: его возвели на холме к югу от Киото, где находилась могила императора Камму (781–805), основателя столицы. С тех пор эти места облюбовали аристократы для своих резиденций. Когда в 1591 г. Хидэёси отдавал указание о начале строительства, он имел в виду скорее скромное жилище — во всяком случае, по меркам тайко, — расположенное в более приятном месте, чем его замок Осака, и служащее разумной компенсацией дворца Дзюракутэй, отданного Хидэцугу. Если смерть Хидэцугу не вернула Дзюракутэя — который Хидэёси в приступе разрушительного бешенства велел снести, оставив лишь несколько павильонов, перенесенных в Фусими; — то рождение Хидэёри потребовало нового подхода, и родилось это огромное здание с одиннадцатью окружными стенами, увенчанное пятиэтажным донжоном и включающее в свой состав, как и замок Нагоя в Карацу, Ямадзато — деревню увеселения и искусств. Хидэёси мог принимать здесь сына — которому оставил цитадель в Осаке, — и даже, если его надежды найдут воплощение, послов китайского императора, которых следовало поразить: ибо внешний мир опять стучался в двери.
