Положение складывалось серьезное. Кирилл, митрополит Смоленский, глава управления Московского Патриархата по «внешним сношениям» (в том числе и экуменическим), приехал в Рим по приглашению кардинала Эдварда Кассиди — президента Папского совета по содействию христианскому единству. До этого они встречались в феврале 1991 г. в Австралии, на Генеральной ассамблее Всемирного совета Церквей. В конце марта 1991 г. Кирилл был тепло встречен в Риме Папой Иоанном Павлом II, кардиналом Анджело Содано, Государственным секретарем и другими официальными лицами Святого Престола. Кирилл вернулся в Советский Союз, воодушевленный римским приемом, но в полном неведении относительно предстоящего учреждения апостольских администраций. Ему об этом ничего не сказали.
В течение нескольких недель, прошедших между визитом Кирилла и учреждением 13 апреля новых апостольских администраций, Иоанн Павел II призывал Государственного секретаря и кардинала Содано «убедиться, что Патриархия проинформирована заблаговременно, до того, как будет объявлено о назначениях». Папа ясно осознавал, что учреждение апостольских администраций должно быть представлено Московскому Патриархату в самом выгодном свете: обеспечение пастырской опеки над католиками свидетельствовало о выполнении католицизмом своих экуменических обязательств. К сожалению, распоряжение Иоанна Павла проинформировать Патриархию «заблаговременно» не было выполнено.
Архиепископ Коласуонно, папский нунций в Москве, позднее говорил кардиналу Кассиди, что он пытался встретиться с Патриархом Московским и Всея Руси Алексием II за десять дней до 13 апреля, но не получил аудиенции. Видимо, ни Коласуонно, ни его римские руководители не считали этот вопрос настолько важным, чтобы проявить настойчивость и добиться приема у Патриарха. Государственный секретариат, как видно, тоже не поверил, что об учреждении апостольских администраций не следует объявлять до тех пор, пока Патриарх не будет проинформирован, невзирая на явное беспокойство Папы о том, чтобы Алексий не был застигнут врасплох. О своем желании заблаговременно уведомить Алексия II об учреждении апостольских администраций и назначении епископов Папа заявил в присутствии Государственного секретаря. Однако тот не проследил, чтобы его подчиненные учли настоятельное желание Папы избежать ситуации, которую Алексий и его коллеги могли расценить как проявление враждебности.
Московский Патриархат с крайним недовольством отреагировал на учреждение 13 апреля трех апостольских администраций и назначение управляющих ими епископов. Ситуацию усугубило распространение ошибочных сообщений о том, что Папа создал новые католические «епархии» в России и Казахстане. Он их не создавал. Но в связи с тем, что Патриархат был застигнут врасплох, четкое каноническое различие не имело большого значения. Митрополит Кирилл, ответственный за экуменические отношения Русской Православной Церкви с Римом, был особенно обескуражен и рассержен. После того приема, который ему оказали в Ватикане, теперь он чувствовал себя преданным.
Антиримски настроенные представители Московской Патриархии получили прекрасную возможность усилить кампанию против любого сближения с тем, что они называли «первым Римом». Более того, кажется, ни один из высших иерархов Русской Православной Церкви — «третьего Рима», как они сами себя называют, — не разделял глубокого убеждения Иоанна Павла II в безальтернативности экуменизма. Торопливость, овладевшую Государственным секретариатом, в принципе понять можно. В первой четверти 1991 г. никто не знал, сколько еще продлится «оттепель» в СССР. Впервые за семьдесят лет правительство никак не вмешивалось в дела католической Церкви. Государственный Совет по делам религий продолжал требовать отчетов о любых контактах официальных представителей Русской Православной Церкви, так что Советское правительство неизбежно оказывалось вовлеченным в любой диалог о предстоящих изменениях в отношениях между Москвой и Ватиканом. Странно было бы не воспользоваться случаем и не сформировать католические структуры на местах, пока ситуация была благоприятной.
И все же по здравом размышлении следует признать, что учреждение апостольских администраций в России и Казахстане было организовано ватиканскими дипломатами не лучшим образом. Шквал критики со стороны Московского Патриархата мог быть вполне оправданным и вне зависимости от того, как и когда это было сделано. Однако то, что Государственный секретариат не выполнил требований Папы и не проинформировал Патриарха, вызвало более бурную реакцию. Это, в свою очередь, помешало развеять заблуждения Патриархата по поводу того, что новые апостольские администрации станут инструментами для «обращения в иную веру» русских православных верующих. В целом учреждение апостольских администраций охладило экуменические надежды римских католиков и русского православия на следующие два года. Кроме того, оно усилило позицию Московского Патриархата в продолжающихся переговорах о ситуации на Украине, укрепив давние подозрения дружественного режиму и традиционно антиримского русского православия, и сильно осложнило диалог римских католиков с православными Церквями по всему миру. Московский Патриархат также получил повод для отказа от участия в специальном Европейском синоде, который Иоанн Павел созвал осенью 1991 г. и который он представлял себе, как главный шаг к реализации своего представления о Европе, снова вздохнувшей обоими легкими.
НАПРЯЖЕНИЕ В ПОЛЬШЕ
Через два месяца после этого столкновения Иоанн Павел впервые со времени крушения коммунизма вернулся в Польшу. Девятидневный визит в июне 1991 г. привел его в Кошалин, Жешув, Пшемысль, Любачув, Кельце, Радом, Ломжу, Белосток, Ольштын, Влоцлавек, Плоцк и Варшаву. Толпы встречавших были большими, но в целом паломничество расценивалось как самое неудачное из всех визитов Папы на родину.
Казалось, между чаяниями людей и намерениями Папы образовался разрыв. Поляки ожидали, что Иоанн Павел разделит их радость по поводу освобождения, но папские обращения сводились к тому, что свобода, отделенная от моральных норм, это тоже ловушка. Хотя тема визита — «Десять заповедей как моральный базис гражданского общества, способный поддерживать демократию», — затрагивала проблемы, которые Иоанн Павел начал развивать в «Centesimus Annus», энциклика и апологетика свободного общества были едва упомянуты во время паломничества. В результате то, что должно было быть услышано как папское предложение жить свободно и достойно, часто воспринималось как брюзжание. Поляки хотели отпраздновать вновь обретенную свободу с человеком, которому они отводили главную роль в своем освобождении. А наделенный даром предвидения Папа, уже сконцентрировавшийся на ожидающих впереди трудностях, как-то совсем выпадал из общественного настроения.
Польская Церковь, пытаясь обрести собственный голос в новой ситуации, столкнулась с трудностями. После сорока двух лет гонений со стороны государства церковная иерархия должна была измениться и фактически за одну ночь из защитников крепости превратиться в движущую силу диалога и евангелизации. Церковь, ковавшаяся в сопротивлении, должна была взять на себя задачу формирования демократической культуры в обстоятельствах, в которых вопросы морали уже не были так четко разделены на «мы» и «они». Несколько польских епископов и священников усвоили концепцию Иоанна Павла о Церкви, в которой клир был главным образом сконцентрирован на задачах формирования совести и общественной моральной культуры, оставив практическое применение католической социальной доктрины образованным мирянам. Церковь, которая боролась десятилетиями, требуя «единства через равноправие», внезапно обнаружила себя ищущей границы единства внутри законного разнообразия — внутри самой Церкви и в различных мнениях о том, как Церковь должна направлять усилия по решению социальных и политических вопросов. Через три дня после завершения визита преемник Иоанна Павла, кардинал Махарский, хорошо выразил эту мысль, когда сказал, что Церковь больше не является defensor civitatis [защитником города], а должна учить тому, как быть defensor hominis [защитником человеков] в ранее неизвестных условиях демократии.
