Местные зовут этот холмистый Эдем «Лохматой Горой».
На своем пути я встречаю плотное облако тумана, а когда выхожу из него, то вижу перед собой звонкий ручеек, который приводит меня к озеру, окруженному высокими соснами.
Разувшись и сняв носки, я забираюсь на упавшее дерево, приставляю ладони ко рту и кричу во весь голос:
– Линор! Они хотят тебя видеть! Где же ты? Они тебя ждут!
Мои крики пугают стайку уток, которые, впрочем, тут же начинают гоготать, словно насмехаясь над моими неуклюжими призывами. Высокомерно задрав хвостики, они отворачиваются от меня и плывут к зарослям камыша. Изумрудные головы селезней переливаются в тростнике, показываясь то тут, то там, как шутовской жезл.
А я принимаюсь цитировать на греческом гомеровские воззвания к своей музе из «Илиады» и «Одиссеи», а в завершение вспоминаю и строки Джона Мильтона из «Потерянного Рая»:
Пой, Муза горняя! Сойди с вершин
Таинственных Синая иль Хорива,
Где был тобою пастырь вдохновлен,
Начально поучавший свой народ
Возникновенью Неба и Земли
Но в ответ – вновь тишина, только легкий ветерок играет с юной листвой да белочка скачет по верхушкам сосен. Я опускаюсь на бревно и смотрю на воду, вытянув перед собой ноги и зарывшись голыми стопами в зернистую землю. Ветер играет с моими волосами, высушивает мне губы.
Краем глаза я замечаю, как под водой мелькнула тень.
Выпрямившись, я с дрожью припоминаю популярную виргинскую балладу «Озеро Унылой Топи», в которой повествуется о юноше, который сошел с ума после смерти возлюбленной. Этот юноша твердит каждому встречному, что на самом деле его любимая не умерла, а ушла к Унылой Топи. Он устремляется за ней следом, и больше в живых его никто не видит.
Я встаю с поваленного дерева и расстегиваю жилет, не сводя глаз с того места, где я видел тень. Мне кажется, что в темных водах плывет девушка, но, вероятно, это лишь мои фантазии.
– Линор! – кричу я, сбрасывая жилет. – Прими мои искренние извинения, милая моя призрачная сестрица! Вернись, прошу тебя! Я жажду стихов о несчастных влюбленных и подводной могиле! Приди, окунись со мной в эти мрачные воды!
Сбросив остальную одежду, я ныряю в озеро, с громким плеском погрузившись в его темные глубины.
Озерный мир что-то поет и клокочет вокруг меня, а я с интересом его разглядываю. Вокруг разлито бледное, зеленоватое сияние, то тут, то там плавают облачка ила и кружатся в дивном танце серебристые стайки рыбешек. С прошлого лета я ни разу не плавал ни в реке, ни даже в мелководном пруду, и потому, несмотря на холод, я наслаждаюсь крепкими объятиями воды, убаюканный ее мерным плеском, который нашептывает мне новые строки:
Я часто на рассвете дней
Любил, скрываясь от людей,
В глухой забраться уголок,
Где был блаженно одинок
У озера, средь черных скал,
Где сосен строй кругом стоял
[17].
Передо мной возникает девушка с сияющей кожей лавандового цвета и небесно-голубыми глазами, как у Эльмиры. Ее чернильно-черные волосы змеятся в воде. Губы у нее кроваво-красные, а взгляд – совсем как у мертвеца…
Это лавандовое воплощение красоты и смерти плывет прямо на меня, а ее сиреневое платье опутывает ей ноги, будто водоросли. Она прикасается ладонями к моим щекам и целует меня в губы – этот долгий ледяной поцелуй забирает у меня последние крупицы кислорода.
Вырвавшись из ее объятий, я спешу на поверхность. Грудь у меня сдавливает, ноги судорожно бьются в воде, крик ужаса застревает где-то в горле. Первым выныривает мой кулак, а потом и голова. Я шумно дышу, словно морж, и жадно хватаю ртом воздух. Опасаясь, как бы загадочное существо не схватило меня за ноги и не утащило на дно, я выхожу на мелководье, а потом и на берег, тяжело дыша, то и дело спотыкаясь, разбрызгивая вокруг холодную воду. Вернувшись к своей одежде, я торопливо натягиваю ее, стараясь выровнять дыхание.
Но не успеваю я прийти в себя, как во встревоженном мозгу вспыхивают новые строки и жуткие образы.
Но лишь стелила полог свой
Ночь надо мной и над землей,
И ветер веял меж дерев,
Шепча таинственный напев,
Как в темной сонной тишине
Рождался странный страх во мне…
Присев на землю, я натягиваю носки и ботинки, не сводя глаз с инфернального озера.
– Уже май, – сообщает чей-то голос, мигом разнесшийся над водой.
Вскрикнув, я вскакиваю на ноги и резко оборачиваюсь.
На поваленном дереве, где совсем недавно сидел я, теперь сидит, скрестив ноги и выпрямив спину, Линор в черной высокой шляпе. Она смотрит на меня своими черными, как обсидиан, глазами, сцепив руки на правом колене. Она напоминает одновременно и королеву, и учительницу, которая раздумывает, как бы построже наказать самого злостного хулигана в классе.
– Уже май, – повторяет она, сделав особенный упор на втором слове.
– Я знаю, – отвечаю я, расправив плечи.
– Последний раз ты звал меня в марте. А разговаривали мы вообще в феврале, – напоминает Линор. – Нельзя оставлять музу так надолго.
– Простите меня за столь внушительную задержку, мисс Линор, но… – начинаю я, разглаживая складки на фраке. Струйки воды с моих волос стекают прямо на ткань, – вы ведь сами сказали, что не явитесь, даже если я позову.
Она раздраженно выдыхает.
Расчесав пальцами спутанные кудри, я говорю ей слова, которые наверняка ее обрадуют:
– Мой приятель Майлз Джордж очень хочет вас видеть. Он попросил меня впредь почаще рассказывать жуткие истории.
В ее глазах вспыхивает интерес.
– Будете ли вы так любезны откликнуться на мое приглашение и нанести мне визит сегодня вечером? – спрашиваю я.
Она хмурится и выразительно подергивает за нити, торчащие из разодранных рукавов.
– А как же мистер О’Пала? Он тоже будет?
– Я попрошу Гэрланда не приходить.
– Он накинется на меня, как только я переступлю порог.
– Нет-нет, я с ним договорюсь. Он придет к нам в следующую субботу.
Линор встает на ноги и снимает шляпу. Я замечаю, что голова у нее покрыта короткими черными перьями.
Глядя на ее птичью голову, я так и распахиваю рот от изумления, да так широко, что в него залетает мошка. С отвращением выплевываю мерзкое создание, опасаясь, как бы Линор не подумала, что так я выражаю свое отвращение в ее адрес.
