– А Джеймсу откуда о них знать?
Я ахаю, осознав, что проговорился.
– Ты что, писал Джеймсу о своих трудностях? – спрашивает отец.
Я опускаю взгляд на листовку.
Отец разочарованно качает головой.
– Пусть это послужит тебе уроком. Нечего у родственников деньги клянчить.
– Как вы думаете, мог он кому-нибудь об этом рассказать?
– Теперь-то ты поймешь, как опасно публично насмехаться над теми, кого ты считаешь глупее и хуже себя любимого.
Отец отодвигает засов и распахивает дверь.
– Заходи. Зажигай камин – нужно уничтожить эту мерзость. Мы уже столько времени из-за нее потеряли.
Я опускаюсь на колени у камина, кидаю оскорбительный памфлет на дрова, хватаю трутницу и пытаюсь зажечь огонь. Это получается только с десятой попытки. Мимо окна проходят двое мужчин. Они о чем-то оживленно переговариваются и смеются, так что я не встаю чуть дольше, чем нужно, опасаясь, как бы кто меня не заметил – а то еще, чего доброго, поднимут меня на смех, начнут издеваться над моим позором.
Высокие стопки счетных книг и вездесущая пыль пробуждают во мне гнетущее чувство. Запах табака забивается в нос, скапливается на языке – кажется, что им пропитаны даже деревянные стены. Отец и мистер Эллис выкурили здесь, наверное, тысячи трубок, проверяя качество своего товара или попросту пытаясь отвлечься от тягот их непростого ремесла. Теперь, когда отец получил гигантское наследство дяди Уильяма, прибыль его не особо заботит, но были в его жизни и непростые годы, и как же переживала тогда несчастная матушка! Как кричал отец на всех нас, как метался в ночи по своей спальне, подсчитывая расходы, существенно превышавшие доход!
Торговцы и лавочники ведь тоже в некотором смысле азартные игроки.
Финансовый крах грозит не только поэтам.
К полудню на небе сгущаются тучи. Дождь начинает стучать в окно. Я выглядываю в него и вижу грязную улицу, посреди которой стоит моя душа в черных, как у ворона, перьях. Она откликается на имя «Линор», но в ее глазах я вижу себя, свое тайное, сокровенное «я».
Если она умрет, и я погибну.
Она прижимает палец к губам, делая мне знак не шуметь, и поворачивается к кирпичной стене здания, стоящего напротив отцовской конторы. Сердце у меня так и подскакивает в груди, ибо я вижу у Линор на спине пару огромных, мощных, черных как смоль крыльев, которым позавидовала бы сама Морриган
[24]. Они тянутся от лопаток до самых коленей.
Отец нетерпеливо постукивает по счетной книге, лежащей передо мной.
– Эдгар, хватит мечтать.
– Извините! – опомнившись, отвечаю я.
Отец с подозрением выглядывает в окно, но моей музы на грязной улице уже нет.
Когда я не пишу, время тянется мучительно и медленно, будто похоронная процессия, и это поистине сводит с ума.
На Рождество мне приходится оторваться от своих черновиков, покинуть свою комнату и спуститься в обеденную залу. За праздничным столом я сижу безмолвным призраком бывшего обитателя «Молдавии» Эдгара А. По. Вокруг меня – матушка, отец, тетушка Нэнси, взрослые дети дяди Уильяма – Уильям-младший и Джеймс, а также Розанна, супруга Уильяма-младшего, и их маленький сынишка. Стол уставлен тарелками с полураскрытыми устрицами, ростбифами, йоркширским пудингом, пирогами с салом и яблоками, сладким картофелем в карамели, печеным сельдереем, пряной клюквой, сливой, вымоченной в вине, сливовым пудингом и бутылками с портвейном.
Со мной никто не заговаривает.
И я тоже молчу.
Красавица Розанна не осмеливается поднять на меня глаз – такое чувство, будто ее пугают исходящие от меня незримые волны мрака, будто она боится, что моя меланхолия запятнает ее нарядное платье.
Мой взгляд ловит Джеймс, сидящий напротив сливового пудинга, но тут же презрительно морщится – видимо, вспомнив, как отказался дать мне денег в долг. Как знать, может, он и есть негодяй, написавший на меня сатиру и развесивший листовки по всему городу! Он тут же поворачивается к тетушке Нэнси и начинает бойко ей рассказывать о своем недавнем выздоровлении от свинки, причем его рассказ содержит мерзкие упоминания об опухших гландах и пятнах пота на подушке. Видимо, даже эта гнусная тема ему в разы приятнее застольной беседы с попрошайкой.
Когда я не пишу, время тянется мучительно и медленно, будто похоронная процессия, и это поистине сводит с ума!
Днями напролет я тружусь под началом Джона Аллана, не получая за это ни цента. Если я теряю самообладание и начинаю жаловаться и просить его о том, чтобы помог мне вырваться из этой Геенны и устроиться на другую работу, он показывает мне письма от кредиторов, продавцов и мистера Спотсвуда, в которых все вышеназванные ожесточенно требуют заплатить им по счетам.
– Да после того, что ты сделал, ты годами на меня работать должен, Эдгар! – заявляет он. – Годами!
Немного отдохнуть у меня получается лишь в гостиной пансиона мисс Маккензи, в обществе моей сестры и ее одноклассниц. Роуз с удовольствием играет мне на фортепиано и даже рассказывает, что «посвятила всю себя музыкальной музе», а потом кивает на ярко-желтую певчую птичку с черными полосами на головке, примостившуюся на подоконнике. Больше всего на свете Роуз любит играть не озорные и веселые песенки, а печальные, преисполненные грусти мелодии, которые трогают за душу – и, надо сказать, получается у нее великолепно. Тоска заполняет мне грудь, будто вязкая смола, не давая дышать.
У своих ричмондских друзей я тоже не нахожу понимания и радости – узнав о моей университетской беспечности, они начали меня сторониться.
– Его нет дома, – словно сговорившись, отвечают служанки и матери всех моих приятелей, к кому бы я ни заглянул. – Извините, мистер По.
Когда я не пишу, время тянется мучительно и медленно, будто похоронная процессия, и это поистине сводит с ума!
В бухгалтерии мысли мои бесцельно блуждают, и сосредоточиться на работе отчаянно не получается. Вдруг кто-то дергает меня за штанину, и я с удивлением вижу под столом Линор. Сильные крылья обвились вокруг ее черного платья, а длинная юбка теперь вся украшена перьями. Мне вдруг вспоминаются вóроны, живущие в Лондонском Тауэре.
– В виденьях темноты ночной, – начинает она. – Мне снились радости, что были…
– Какой ужас! – испуганно восклицаю я, с громким скрипом отодвигая стул от стола. – Боже мой! Отец убьет тебя, если увидит! Что ты здесь делаешь?
