На антресолях, среди коробок, которые непонятно зачем хранила Ирина, нашел новые туфли. И только выходя из квартиры, Стрельников не сдержался и со всей силы хлопнул дверью. На улицу Тупиковую, дом пять он больше не приезжал.
На пятиминутке в конце рабочего дня он выглядел презентабельно, может, только был немного бледным. Доклад получился обстоятельным, как все, что делал Стрельников.
Развод состоялся через месяц. С формальностями в загсе Стрельников справился быстро. Детей не было, совместного имущества за неполные три года супружеской жизни не нажил.
Ирина на бракоразводный процесс не приехала.
Единственным близким человеком оставалась по-прежнему Софья.
– Вот видишь, ты уже все проходил. Тебе это нужно? Кто тебе сказал, что она другая? Сам придумал? – Страх, оживший внутри, подал окрепший голос.
– Все проходили, все было. Может, ты и прав.
Стрельников подхватил сумку и толкнул незапертую дверь. В холле на две квартиры после освещенного коридора оказалось темнее обычного. Саша, наверное, сказала бы, что темнота в холле насыщенная. А еще она говорила, что очень боится темноты и потому вечерами не ходит домой прямиком через парк, а едет в общественном транспорте. А еще больше она боится темноты, исходящей от людей. Вот так…
Подсветив мобильным телефоном, Стрельников попал ключом в замочную скважину своей двери. Три привычных поворота, и он оказался в квартире. Полоска света, пробивающаяся сквозь приоткрытую дверь из кабинета, неприятно бросилась в глаза. Он отлично помнил, что свет выключил везде, даже перекрыл вентиль газа и отключил на всякий случай воду. Он, не разуваясь, направился в кабинет, не успел на ходу додумать мысль, что свет он точно выключил, как что-то тяжелое обрушилось на голову.
Лежа в неудобной позе среди холла, он слышал, как во сне, шорохи, долетающие с потолка или выше. Кто-то ходил по квартире. Паркет вибрировал прямо в мозгах. Потом звуки постепенно растворились, и перед тем, как окунуться в темноту, он ощутил, как кто-то сильными руками перевернул его на спину и тщательно обыскал карманы.
* * *
Саша не любила двусмысленных ситуаций и намеков, когда любой ответ мог истолковываться неверно. Вот и сейчас медсестра закрыла дверь палаты, оставив Александру решать, как ей быть: продолжить осмотр пациента или оставить все как есть, а самой идти к заведующему.
– Александра Ивановна, раз начальство зовет, идите. Нам спешить некуда. Не разбежимся – будем вас ждать.
Ситуация разрешилась, но неприятный осадок, а с ним и тревога закрались в душу. На ходу она пыталась догадаться, что могло случиться из ряда вон выходящее, чтобы Владимир Иванович, ранее не позволявший себе прервать обход врача, срочно вызывал к себе. Никакие предположения, кроме сокращения отделения, не приходили на ум. А если ее вызывает заведующий по поводу тяжелобольных? Через минуту она забежала в ординаторскую, захватила на всякий случай истории болезни поступивших больных и направилась в кабинет заведующего.
Владимир Иванович любил, когда ординаторы являлись к нему во всеоружии, с историями болезни, чтобы тут же внести малейшие коррективы в лечение и обследования. Так было всегда. Поначалу она расстраивалась. Ей, в силу неопытности, казалось, что Владимир Иванович хочет подчеркнуть начинающему доктору степень его малокомпетентности. Со временем она поняла простую истину: умудренный профессиональным и жизненным опытом, заведующий только разделял степень ответственности врача за судьбу каждого больного. И как будет жить отделение без Владимира Ивановича? А если действительно вместо него назначат Людочку Савельеву?
– Проходите, присаживайтесь, Александра Ивановна. – В официальном тоне заведующего сквозила тоска.
Она привычно шагнула к старому продавленному креслу, негласно закрепленному за ней, сразу даже не поняв, что ее место занято.
Небрежно забросив ногу за ногу, пуская красивые замысловатые колечки дыма, что было уже вопиющим само по себе, женщина, занявшая место Александры, даже не удосужилась взглянуть на вошедшую. Ухоженная, с ровным загаром, в дорогой одежде, явно купленной за рубежом, госпожа Лагунова смотрелась вызывающе на фоне обветшалой кабинетной обстановки.
– Александра Ивановна, познакомьтесь, это родители Романа Лагунова, а это лечащий врач – Александра Ивановна.
Саша взглядом обвела неожиданных посетителей и примостилась на диване. Колючие осколки льда, один за другим, начали впиваться между лопатками. Она плотнее прижалась к спинке дивана, но чувство возникшего беспокойства только нарастало.
– Я хочу знать, на каком основании вы перевели нашего сына в общую палату? Мы что, недостаточный сделали взнос, или приказ главврача для вас не закон? Или мы должны взнос сделать лично вам?
– Оля, ну зачем ты так?
Извиняющийся голос принадлежал неприметному мужчине, сидевшему у двери.
– Что – Оля? Что!
Назревала семейная ссора с коммунально-скандальным выяснением отношений. Через долю секунды, совладав с нахлынувшим раздражением, женщина прервалась на полуслове и отвернулась к окну. Только скандала с мужем еще не хватало.
А ведь ей плохо. Саше показалось, что в нависшей тишине она подумала об этом слишком громко. Женщина оторвала взгляд от подоконника и внимательно посмотрела на Сашу. «Пожалуй, ей так же плохо, как и мне. Сегодня вечером я не увижу Стрельникова. И завтра. И всю остальную жизнь. А эта женщина никого не хочет видеть. Давно устала от всех». Саше стало жаль Лагунову. Непривычный холодок опять пробежал между лопаток.
«Господи, как я устала от всего. От всех больниц, от сына, от мужа… От себя. Хорошо, что никто не видит, где и с кем мне приходится общаться». – Ольга Эдуардовна закусила губу, так и не подавив высокомерного взгляда. Внутри все закипало.
Последнее время Ольга Эдуардовна вспыхивала как свеча, и виной всему была больница. После возвращения с отдыха чувствовала себя великолепно, но эти ежедневные походы в неврологию за неделю ее измотали так, словно и не было ни отдыха, ни солнца, ни океана.
Ольга боялась больниц с детства, а заодно и врачей. В такой же затрапезной больнице у нее давно умерла мать. До сих пор Ольга не могла ей простить смерть, больше похожую на предательство. В шестнадцать лет она не знала, как жить без матери. И если бы не спорт, а позже – Лагунов, трудно представить, как сложилась бы ее осиротевшая жизнь.
Все казалось ошибкой. До последнего Ольга верила в чудо – откроет дверь, а мать лежит на больничной койке. Она, не чувствуя земли, со всех ног неслась в палату, все еще надеясь, что ее молитвы и слезные просьбы услышаны Всевышним. В пустой палате, уставшая от чужого горя, нянечка убирала постель. Чуда не случилось.
Страх болезни, дряхлости и смерти с завидным постоянством начал ее преследовать по ночам. Она видела себя в такой же больнице и совсем беспомощной, как мать. От страха было только одно лекарство – спорт. Вымотавшись на тренировках, она валилась на кровать и засыпала до утра. А если тренировок не было – маялась до утра, прислушиваясь к себе. В шестнадцать лет ей почему-то казалось, что спортсмены не умирают и вечны, как небожители. Она сама придумала себе эту сказку, в которую долго верила. И не беда, что в сказке не было места принцу на белом коне, лишь бы сказка длилась вечно.
