– Борис, знаешь, что я подумала? Давай я вернусь за тобой, и мы вместе поедем к родителям? Я хочу вас познакомить.
Решение, так внезапно пришедшее на ум, казалось самым правильным.
С Борисом не так страшно сообщить о разрыве со Стрельниковым, и почему-то показалось, что Борис непременно должен понравиться родителям. Даже если этим родителем окажется только мать.
– Лера, ты соображаешь, что говоришь? Какое знакомство? Я работаю, – опомнившись, Борис смягчил тон. – Извини. Давай в следующий раз.
Теперь она и сама поняла, что сказала глупость. Он работает. Возможно, творческий кризис только начинает проходить, а она со своим нелепым предложением. Не прощаясь, Лера отключила телефон, даже не взглянув на фотографию, растаявшую на погасшем экране.
Она любила смотреть, как медленно тает лицо Бориса. Белозубая улыбка отдалялась, словно выцветала, и это ее всегда забавляло.
На пороге гостиной Лера появилась, когда Нинель Станиславовна, надев очки, раскладывала в определенной последовательности карты. Во всю эту чушь с гаданием она никогда не верила, но пасьянс раскладывала регулярно.
Лера с восхищением посмотрела на мать, с царственной осанкой сидевшую за обеденным столом. Открытый ворот платья подчеркивал длинную белую шею, на удивление не тронутую возрастом. Только мать умела носить домашнюю одежду как праздничные одеяния. Скорее почувствовав, чем увидев дочь, Нинель Станиславовна убрала карты со стола и только затем повернула голову. И было непонятно: сбудется желание или все задуманное – пустое.
– Раньше, как просила, приехать не могла? Надо обязательно опоздать?
– Ты же знаешь, какие дороги. У тебя что-то срочное?
– Расскажи мне о Борисе, – без предисловия попросила Нинель Станиславовна.
От неожиданности Лера опустилась на стул.
– Борис… Ну… Борис творческий человек… – только и могла выговорить Лера.
– И чем зарабатывает, позволь узнать, на жизнь творческий человек? Или живет на деньги твоего отца?
Нинель Станиславовна смотрела искоса на дочь.
– Борис… А откуда ты знаешь о нас с Борисом?
– Твои похождения так далеко еще не заходили. – Нинель Станиславовна не сочла нужным ответить на вопрос дочери. – По крайней мере у тебя, до недавнего времени, были вполне состоятельные друзья. Знаешь, мне как-то грустно осознавать, что моя дочь содержит мужчину. – В голосе Нинели Станиславовны послышались металлические нотки. – Или это у тебя теперь такой вид благотворительности?
В гостиную с подносом в руках зашла горничная, и вступительная речь, к которой готовилась Нинель Станиславовна, закончилась.
– Твоего художника долгое время содержала одна знакомая Кривцовой.
Нинель Станиславовна продолжила прерванный разговор сразу, как горничная вышла из гостиной. Не хватало еще, чтобы над ними смеялась прислуга.
– Верить Кривцовой – себя обманывать. Я всегда удивлялась твоему выбору подруг.
Лера пустила шпильку специально. Кривцова действительно относилась к тому редкому социальному типу женщин, которые знали все и обо всех. При этом сплетницей Кривцову назвать никто бы не решился. Пикантные подробности жизни знаменитостей, да и не только, казалось, сами слетались в ее уши.
– Может и сплетница, но доля правды всегда отыщется, если не полениться и поискать эту правду. Так вот, твоего художника долгое время, до тебя, естественно, так же, как ты, содержала Элеонора Ольжич. Кстати, особа под стать твоему художнику – клейма негде ставить. До конца срока ей, если Кривцова не ошибается, осталось пару лет. А если попадет под амнистию, то и того меньше. Но речь сейчас не об этом.
– Какого срока? Какая амнистия?
– Тюремного. А что, Борис тебе ничего не рассказывал?
Нинель Станиславовна с сожалением посмотрела на дочь. Когда она повзрослеет и научится жить?
– Что тебе положить? – участливо спросила Нинель Станиславовна.
– Яду, если можно. Я покурю на веранде.
– Только недолго, ужин стынет!
«Нет, такая даже не заплачет. Вся в отца».
Ужинать в одиночестве хозяйка дома не любила. Пришлось ждать дочь.
Вдохнув свежий воздух, Лера закурила. Картина, нарисованная матерью, теперь многое объясняла. Стал понятным и творческий кризис, из которого никак не мог выйти Борис. Вот почему он так спокойно относился к Стрельникову. Она давала ему главное – деньги на жизнь. Она, сама того не замечая, все время содержала Бориса.
– Ты рассталась с Павлом из-за Бориса?
Нинель Станиславовна вернулась к неоконченному разговору, как только Лера появилась в гостиной.
– Нет. Расстаться – это идея Павла. Он встретил другую женщину.
– Ты ее знаешь?
– Видела пару раз. Ничего особенного. У него это серьезно.
– Насколько серьезно, мы еще посмотрим. Позвони ему и помирись.
– Позвоню и помирюсь, – быстро согласилась Лера – Только не сегодня.
* * *
Биография Элеоноры Ольжич, до замужества Казюлиной, была интересная, как и она сама. В институт на отделение искусствоведения Эля поступила благодаря дальнему родственнику. Грея постель Белявскому, она жила у него, как у бога за пазухой. Одинокий родственник, седьмая вода на киселе, умер в шестьдесят девять, не дожив пару месяцев до юбилея. На похороны съехались и слетелись все, кто только мог. Эля с нетерпением ждала оглашения завещания. Но судьба уготовила ей первое испытание. В завещании не было ни слова в ее пользу. Четыре года коту под хвост. Прорыдав полночи над несправедливостью горькой судьбы, Эля сделала вывод – спасение утопающих действительно дело рук самих утопающих.
Накануне окончания института она блестяще, а главное, очень быстро вышла замуж за профессора Альберта Ольжича. Конечно, все вокруг судачили, выдвигая разные теории насчет того, каким образом ей, молодой вертихвостке, удалось окрутить закореневшего холостяка и прибрать к рукам все его состояние. Состояние профессора, если его таким можно было назвать, тогда представлялось пятикомнатной квартирой, машиной и несколькими картинами фламандской живописи неизвестных художников. Настоящие деньги Элеонора заработала уже после смерти Ольжича. Конечно, Ольжич никогда не был бедным. Консультации музеев, картинных галерей и частных коллекций давали возможность купить не только хлеб, но и масло.
Небольшая галерея, недалеко от центра Москвы, в людном месте – подарок Ольжича на десятилетие совместной жизни – это самое большое, что удалось сделать при жизни профессору для жены.
Все остальное – дело рук самих утопающих.
Свою первую картину для галереи Элеонора купила на аукционе в Копенгагене. За «Летний день» Януса Ла Кура она тогда заплатила баснословные, по ее меркам, деньги – две тысячи долларов. Домой она возвращалась в предвкушении быстрой прибыли. Ольжич покупку жены не одобрил, посчитав ее напрасной тратой денег. Прежде всего надо изучить спрос, а потом вкладывать деньги. Преподнесенный урок Элеонора запомнила на всю жизнь.
