Следом за «цейссовским» биноклем Погодин достал штык-нож. Стрелковая энциклопедия сообщала, что это аксессуар от «АК-47». Виктор пару лет назад нашел его в лесу завернутым в пакет. Возможно, нож уже попробовал крови до того, как попал к нему. Виктора это не интересовало.
Штык-нож оказался совершенно тупым. Им было довольно сложно проткнуть что-либо толще, чем лист картона. А заточка походила на сизифов труд. Но Виктору нравилось это оружие. Он не собирался менять его на нож, хотя это казалось гораздо проще. Виктор верил, что эта находка была знамением. Еще бы, ведь через две недели после того, как он нашел штык-нож, убийцы Катеньки вышли на свободу.
Обоих убийц выпустили через восемь лет. Виктор стал следить за ними. Приобрел бинокль, выяснил, где жили эти ублюдки. Последнее оказалось не таким уж сложным делом, так как адреса находились в материалах дела. Время от времени, приходя домой, уставший и задыхающийся, он, не разуваясь, проходил в гостиную, брал штык-нож и алмазный надфиль, садился на табуретке в кухне и принимался затачивать острие ножа. Сперва у него ничего не получалось, но со временем он приноровился, и в конце концов добился нужного результата. На лезвие он не обращал внимания. Он не собирался резать, он собирался колоть. Позже выяснилось, что после первого удара острие моментально затуплялось, но это не смущало Виктора. Он надеялся, что для того, чтобы убить, будет достаточно одного удара.
С первым из убийц он разобрался в парке.
На улице в тот день, чуть меньше года назад, стояла зябкая октябрьская погода. После ночного дождя сырость, казалось, проникала прямо внутрь.
В молодости Виктор любил такую погоду. Он время от времени выходил после дождя и прогуливался в одиночестве, наслаждаясь сырым свежим воздухом. Катя, его жена, всегда удивлялась этому. «Я не знаю, милый, ни одного человека, которому бы нравилась эта мерзость», – говорила она ласковым тоном, в котором он чувствовал нотки убежденности в своей правоте и снисходительности к тем, кто по собственной глупости не принимает ее точку зрения. Но с возрастом сырая погода стала нравиться ему все меньше и меньше. Артрит, первые признаки которого появились после пятидесяти, постепенно отбил желание совершать подобные прогулки.
В тот день, когда он совершил свое первое убийство, руки нещадно ломило, словно ладони были зажаты в тиски, а пластины постепенно сближались, перемалывая кости. Старые кожаные перчатки совершенно не помогали. Хотелось плюнуть на все и пойти в относительно теплую квартиру, выпить пару-тройку рюмок водки и, немного согревшись, забыться сном без сновидений. Но идти на поводу своих желаний означало предать свою семью и память о ней.
Виктор начал слежку с вечера пятницы. Он проследил, как убийца вышел из дома, прошел несколько кварталов и свернул в старую панельную пятиэтажку. Он знал, что здесь обитали собутыльники этого ублюдка – такое же отродье, как и сам убийца. Но другие не волновали Виктора – не они воткнули нож в живот его Катеньки и не они сорвали дешевые сережки с еще живой женщины так, что разорвали мочки ушей надвое. Его интересовал Дмитрий Кондратенко 1977 года рождения, один из убийц его жены.
Всю ночь Виктор просидел на скамейке возле здания, где скрылся Кондратенко. Время от времени он прохаживался по двору, стараясь не спускать глаз с железной двери подъезда. Он знал, что этот ублюдок не покинет дом до утра. Так случалось всегда. Но все же не стоило полагаться лишь на это знание, потому что слишком многое стояло на кону.
Кондратенко, тощий как доберман, с крысиной мордой и маленькими мутными глазками, вышел из подъезда в полчетвертого утра, не обратив никакого внимания на сидящего на лавке старика. Грабитель и убийца улыбался пьяненькой улыбочкой – он был доволен жизнью. В этот момент он явно не думал о старухе, из-за которой провел восемь лет за решеткой. Но Виктор Погодин, бывший муж и отец, собирался об этом напомнить.
Воронцовский парк, безлюдный в этот предутренний час, как нельзя лучше подходил для акта возмездия. Виктор, узнав, что Кондратенко практически каждую пятницу ходит через парк, досконально изучил весь путь – все вплоть до количества фонарей и скамеек. Оставалось только дождаться удобного времени. И это время настало.
Полная луна на чистом от облаков небе хорошо освещала дорожки. Она походила на глаз великана, подсматривающего сверху за тем, что должно было произойти внизу. Она словно говорила: «Давай, старик, делай свое дело, а я тебе помогу. Никто ничего не узнает, кроме тебя и меня… и того парня, которого ты собираешься убить». Погодин шел следом за медленно плетущимся Кондратенко на расстоянии двадцати-тридцати метров. Худая сутулая фигура Кондратенко время от времени делала зигзаги к краям дорожки, а потом возвращалась на первоначальный курс, продолжая свое неуверенное движение вперед. Постепенно, по мере того как они углублялись в парк, Виктор подобрался ближе. Теперь он двигался в десятке шагов позади и слышал, как Кондратенко несвязно бормочет что-то себе под нос. Когда кончился ряд скамеек и деревья, лишенные листвы, подступили ближе к дорожке, Виктор увидел декоративное озерцо, которое уже давно приметил. Метрах в десяти, прямо у берега, стояло недостроенное одноэтажное здание. Полуразрушенные кирпичные стены были покрыты десятками непонятных картинок, раскрашенных яркими цветами, и слов, слепленных из разнокалиберных, словно кривляющихся, букв. Кирпичи поменяли белый цвет на грязно-желтый. Кладка местами была разрушена – внизу, под стеной, землю покрывала цементная пыль и валялись осколки кирпичей. На другой стороне водоема стояли маленькие будочки недорогих закусочных, на счастье, закрытых в этот ранний час. Видны были лишь яркие перемигивания датчиков сигнализации на окнах.
Дорожка постепенно подступала к озеру. Виктор сдерживал себя, дожидаясь, когда Кондратенко максимально близко подойдет к воде. Ведь потом Погодину придется тащить мертвое тело к озеру, а в его возрасте эта задача была не из легких. Когда от Кондратенко до ближайшего бережка оставалось всего метров пять, Виктор, наконец, позвал его хриплым голосом:
– Дима!
– Ч-ч-чего? – пробормотал пьяный Кондратенко и медленно, плохо держась на ногах, обернулся.
Штык-нож проткнул кожаную куртку и вошел в плоть. Тихо и как-то буднично. Виктор отметил мысленно, что острие ножа нужно будет снова точить. Для второго убийцы. Но пока нужно было закончить с первым.
Кондратенко согнулся пополам. Он не кричал – он молча поднял непонимающий взгляд на человека, стоявшего перед ним. Нож странным наростом, слившимся в темноте с черной курткой Кондратенко, торчал из живота. Постояв несколько секунд в таком положении, Кондратенко с тихим вздохом рухнул на колени.
– Помнишь меня, Дима?
Виктор задыхался. Он все силы вложил в удар и не представлял, что будет делать, если первого удара окажется недостаточно и этот ублюдок встанет на ноги. Тогда, год назад, рак еще не превратил Виктора в постоянно задыхающуюся развалину, но в семьдесят три года не приходилось ожидать особой прыти.
Но Кондратенко не встал. Он покачивался, стоя на коленях, и в его моментально протрезвевших глазах светилось узнавание.
