Денис собрался вернуться в постель, но, увидев скомканную, грязную простыню, передумал. Вместо этого он, сняв с себя все еще сырую одежду, комом бросил ее в коридоре, взял одеяло, которое чудом осталось сухим, и забрался в кресло. Озноб шаг за шагом проникал в каждую частичку его тела, кожа стала чересчур чувствительной, глаза слезились.
Денис вынул из-под одеяла мобильник, зажатый в руке и, найдя нужный номер, нажал на «вызов». Но тут же сбросил. Он был не готов сейчас разговаривать с кем-либо. Слишком многое предстояло обдумать. Ведь неделю назад он стал пособником в убийствах. Или даже исполнителем. Но ни в одном Уголовном кодексе не нашлось бы статьи для него. Ни один суд не смог бы вынести обвинительный приговор. Теперь он сам стал судом. Божьим. Орудием того самого Бога, который однажды не удержал Дениса от греха.
Чуть согревшись, Денис забылся некрепким, беспокойным сном. Он оказался на кладбище. Узкие тропинки, похожие на миниатюрные улицы, пробегали среди оград: покосившихся, куцых заборчиков и крепких, явно дорогостоящих, изгородей. Трава, вытоптанная на дорожках, цвела буйным цветом на могилах. Ее сочный цвет выглядел чересчур ярким в сочетании со странно блеклым окружающим миром. Даже солнце, стоявшее высоко в бледно-голубом небе, казалось выцветшим, словно старая простыня.
Денис стоял между двух могил, поросших вьюном так, что было невозможно прочитать фамилии усопших. Он глядел на дорожку, убегающую вглубь кладбища. Он знал, куда идти. Ноги шаг за шагом двигались вперед, независимо от желания своего хозяина. Эта подлая сторона сновидения ни капли не удивила Дениса: раз по какой-то причине он должен был увидеть могилу брата, значит, так и должно было произойти.
В полнейшей тишине Денис двигался вперед, уверенно лавируя в изгибах кладбищенских тропок. Вот мимо промелькнула рыжая от ржавчины оградка, за которой торчали две одинаковые надгробные плиты. Между ними стоял грязный, наполненный дождевой водой граненый стакан. А вот еще одна могила, столь же заброшенная и заросшая, но на этот раз место могильного камня занимала невысокая пирамидка с пятиконечной звездой на верхушке.
Дойдя до могилы брата, Денис заметил одну странность. На этот раз он не дрожал. Напротив, внутри растеклось уютное тепло, будто он только что выпил чашку какао после того, как намерзся на улице. Или будто внезапно исчез болезненный озноб. Впрочем, это была совсем и не странность. Во сне все необычное превращалось в обыденное.
Денис открыл калитку. Небольшое, полуметровое, гранитное надгробие, на удивление, было чисто от вьюна, словно каждый день сюда приходил заботливый родственник и очищал могилу от сорной травы. Денис взглянул на надпись и не удивился, когда не смог разглядеть буквы и цифры. Ему и раньше снилось, как он приходил сюда, и всякий раз он видел размытые пятна вместо символов. Но на этот раз все же кое-что изменилось: знаки на плите стали чуть более четкими, они почти угадывались. Да и странное ощущение тепла никуда не пропало.
Он сел на сухую землю, перекрестив ноги по-турецки.
– Привет, братец, – проговорил он, прислушиваясь к своей речи. – Какого черта ты мне опять снишься, а?
В голосе – ни единого намека на болезнь и жар, но слова все же казались пустыми и безжизненными. Словно они не выполняли никакой функции, а просто звучали, потому что так надо. Для порядка.
– Думаешь, мне хочется тебя видеть? Сидеть на этом долбаном кладбище? У меня и так проблем выше крыши! – Какие именно проблемы, Денис вспомнить не смог, но он точно знал, что в его жизни происходят неприятные изменения. – Слышишь, братан? Выше крыши!
Он говорил, пытаясь показать горечь, злость и раздражение, но проклятый голос все превращал в бесчувственный набор слов. Словно язык не понимал, как важно его хозяину передать свои эмоции.
Внезапно Денис почувствовал прикосновение к своему плечу. Но вместо страха пришло спокойствие. Злость моментально испарилась, словно что-то ненужное, лишнее.
– Я знаю, Денис, – раздался негромкий детский голос. Очень мягкий, без присущих ребенку высоких нот. Денису пришло в голову, что так мог говорить маленький Иисус, проповедуя слово Божие. – Я все знаю.
Денис не стал оборачиваться. Он знал этот голос, хотя при жизни Леша почти всегда говорил противным, тянущимся, как жвачка, голоском, вызывающим зубовный скрежет у старшего брата.
– Это ты, – еле слышно выдохнул он.
За спиной воцарилось молчание. Денис боролся с желанием оглянуться. Он был твердо уверен, что, если обернется, сон моментально закончится. Ему не хотелось сейчас отпускать установившееся внутри чувство уюта. Чувство дома.
– Помнишь папин «видик»? – спросил младший брат.
Денис кивнул. Конечно, он помнил. Каждый раз, когда он вспоминал про магнитофон, его разбирала злость, обида и, стоило это признать, ревность. Каждый раз, но не сейчас.
Их отец однажды принес домой видеомагнитофон. Он гордо произнес: «Настоящий, японский» и принялся подключать аппарат к телевизору. Маленький Лешка мешался под ногами, а отец весело шутил с ним. Двенадцатилетний Денис, видя, что папа не может подлезть к задней панели телевизора, подошел и предложил свою помощь. «Не лезь», – услышал он в ответ и обиженно спрятался в своей комнате.
Старший брат с трепетом относился к новинке, тем более, что, как оказалось, «видик» папе одолжил на время коллега по работе, уехавший на месяц за границу. Когда мальчик оставался дома один, он брал без разрешения с папиной полки видеокассеты и, затаив дыхание, смотрел фильмы: «Робокоп», «Гремлины», «Рэмбо» – все подряд. Когда же с ним оставался и младший брат, начинались ссоры. Леша требовал включать ему мультфильмы, угрожая, что нажалуется родителям, – старший брат злился, но ничего поделать не мог.
Однажды, после очередной перепалки, Денис все же не выдержал:
– Иди и рассказывай! Достал уже, – он выдернул шнур, соединявший телевизор и «видик», из гнезда. – Мультики ты смотреть не будешь!
И ушел в магазин за хлебом. Когда он вернулся, видеомагнитофон лежал на полу. Темно-зеленый пластиковый мониторчик на лицевой стороне аппарата треснул, кнопка включения валялась рядом. Денис в тот момент пришел в ужас. Через годы он уже перестанет понимать, что в этом событии было такого ужасного, но тогда мальчику, которому месяц назад стукнуло двенадцать, ситуация показалась совершенно безвыходной.
Он бросился к разбитому устройству. Дрожащими руками попытался вставить выпавшую кнопку в пазы, но ничего не выходило. Он бросил кусочек пластмассы и принялся вправлять треснувшее стеклышко. Но тонкая полоска трещины никуда не делась. Тогда он вновь схватил кнопку. Когда через десять минут домой вернулись родители, двенадцатилетний Денис так и сидел на полу рядом с видеомагнитофоном.
Отец и мать не стали разбираться, кто виноват. Так уж сложилось в семье, что Денис нес ответственность за все. Разбитые тарелки, испачканные обои, беспорядок в комнате детей – никто не спрашивал, что произошло. Денис получал дозу молчаливого презрения, спрятанного за спокойствием, и затем некоторое время родители игнорировали его существование, полагая, видимо, что это научит его быть более ответственным. Отец никогда не порол Дениса, но молчание было во много раз хуже телесного наказания. Мальчик чувствовал себя чужим, брошенным. И за это люто ненавидел младшего брата – баловня.
