– Что они сказали? – шепнула ему Яра, когда он лег рядом и их лица оказались почти вплотную друг к другу. – Мы уедем отсюда?
Всю свою жизнь она, несмотря на знатный род и мудрость Невидья, лишь повиновалась – сперва родителям, потом Толкун-Бабе. Потом ее вдруг отдали мужу, и она уже не могла хотеть чего-то такого, чего не хочет этот человек, сегодня впервые ею увиденный и узнанный. Но и ему приходилось соизмерять свою волю с волей киевских князей, имевших над ним родительские права. Вместо знакомой Толкун-Бабы, строгой, порой внушавшей трепет, судьба Яры оказалась в руках киевской княгини. А та смущала Яру еще сильнее – как все чужое и неведомое. Как и Толкун-Баба, княгиня Ольга ходила во всем белом, но у нее это был знак принадлежности какому-то иному Закрадью, неведомому Яре. Но теперь она – в их роду, и чуры Ольги станут чурами ее, Яры, будущих детей.
Все случилось совсем не так, как ей было показалось на Купалях. Всемирье повернулось вокруг нее всей своей громадой, и она оказалась так же мало способна повлиять на свою судьбу, как капля воды – на течение могучей реки.
Будущее, уже совсем близкое, страшило Яру, но такова судьба жены. Пройдет немало лет, прежде чем она получит право что-то решать и чем-то распоряжаться. Когда у нее появится свой дом, хозяйство, дети, когда она покажет, что способна рожать, творить, управлять… Когда этот сейчас едва знакомый человек станет ее неотделимой частью, почти как половина собственного тела.
Но где будет та печь, где испечет она хлеб для мужа? Где увидят свет ее дети? Узнать это было для нее всего важнее, без этого знания она не могла ни заглядывать в завтрашний день, ни даже дышать.
– На днях уедем со всей дружиной вместе, – ответил Велеб. Он понимал ее беспокойство – и сам ведь находился в том же положении, не зная, где приведется ему пускать семейный корень. – Но после, я думаю, воротимся.
– А когда?
– Сначала поедем в Киев. Потом, как зима придет, с княгиней отправимся на полудень – в Люботеш, на Ильмерь-озеро, где мой род живет. А потом вернемся с дружиной в Перезванец. Там и будем жить.
– А где это?
– На Днепре, близ устья вашей Припяти.
– Далеко отсюда?
– Если вниз по реке, то дней пять, если вверх – то десять.
– Далеко… – прошептала Яра.
Понятия «далеко» и «близко» для нее определялись возможностью пешком дойти за один день.
– Да не очень, – улыбнулся Велеб, однажды проделавший двухмесячный путь от Ильмерь-озера до Киева. – Ты привыкнешь, и будет уже не страшно.
Яра не ответила, только глубоко вздохнула. Велеб осторожно обнял ее, погладил по спине, намекая: хватит разговаривать. Ведь и правда на заре придут женщины с Кариславой во главе, Эльга должна будет показать им настилальник новобрачных со знаками того, что брак свершился. Он взял ее душу из родовой печи, чтобы сделать ее саму печью, выпекающей новую жизнь. Отбив деву у медведя, должен сам вложить в нее силу умножать род.
Эта таинственная невеста могла оказаться какой угодно. Но оказалась прекрасной, и Велеб понял это сразу, как увидел ее глаза на берегу ручья. Серовато-голубые, как вода, отражающая небо, они смотрели из глубины и видели высь. Когда Велеб встретился с ней взглядом, река его жизни слилась с другой рекой, и теперь их не разделить больше. Всем существом эта девушка источала сладкое, душистое тепло, как нагретая на солнце спелая ягода. И то, чем сказания завершаются, в их жизни станет лишь истоком, крохотным семечком, из которого потянется вверх огромное ветвистое дерево.
Тепло тела вплотную лежащей к нему девушки проникало в кровь, согревало, волновало. Велеб склонился к ее лицу. Пусть те женщины приходят – они успеют, не осрамятся. Сейчас он сделает это, и ему больше не придется беречь камень из печи, чтобы владеть душой своей жены.
Яра ощущала на своем лице его теплое дыхание, вдыхала запах прильнувшего к ней тела – незнакомый, но приятно волнующий. Ей вспомнились незрелые ягоды земляники, румяные с одного боку, и те невидимые поцелуи, которые она несла через солнечный березняк – сама не зная кому. И вот тот, кому они назначались, пришел за ней. Закрыв глаза, она будто искала в себе – здесь ли те поцелуи?
Губы мужа новобрачного мягко прильнули к ее губам. Она чувствовала по его дыханию, что он тоже волнуется, но не спешит. Яра несмело обняла его, выражая покорность и готовность исполнить назначенное. И тут же ощутила радость – тепло его тела, проникая в нее, согревало саму душу.
Никакой преграды не было, ничто не мешало им разделять на двоих трепет познания друг друга. Муж, чье имя она впервые сегодня услышала, казался давно знакомым. Вопреки своей воле, Яра еще в лесу чувствовала, как в душу проникает доверие к его голосу, глазам, рукам с ободранными в драке костяшками. Но ее эти руки не обидят. Теперь они – ее защита на весь век. Яра трепетала, но не боялась, готовая пойти навстречу теплу и силе его тела. Те землянично-солнечные поцелуи, накопленные за три девичьи весны, ожили и расцвели на губах. Зазвенели, будто ключи золотые, что откроют в мудрой деве могучую силу жены и матери.
Его руки мягко, но уверенно скользнули по ее бедрам вверх, приподнимая подол свадебной сорочки. Яра глубоко вдохнула, будто перед прыжком через огонь. Еще немного – и она войдет в круг молодушек, а потом и матерей. Ее юность в лесу канет в былое и покажется сном, выучка закончится, и в новое, уже близкое утро она выйдет другой – готовой не принимать, а отдавать земному миру свою силу и мудрость.
* * *
В пору предзимья светает поздно, но княгиня Эльга вставала еще в темноте. Хватало дел по дому и двору, а еще по предстоящему отъезду. Ждали, когда застынет Днепр, чтобы ехать с дружиной на север, в Хольмгард.
Но однажды к ней постучали даже ранее обычного срока.
– Свенельдич пришел, – сообщила Совка, ходившая к двери.
– Свенельдич? – Эльга в удивлении села на постели. Сперва испугалась – не принес ли столь ранний гость дурной вести? – но потом вспомнила кое-что и живо отбросила кунье одеяло: – Зови!
Закрутив нерасчесанные косы под повой, Эльга надела белое платье тонкой шерсти, повязала пояс и вышла. Мистина ждал, сидя на краю скамьи у двери. На его плаще мерцали, будто мелкие перлы, твердые снежные крупинки.
При виде Эльги он встал ей навстречу.
– Ну что? – она с нетерпением взглянула ему в лицо снизу вверх.
Вместо ответа он взял ее руку, поднес к губам и стал целовать. Она молча ждала, надеясь, что это доброе предвестье.
– Мальчик, – произнес Мистина, наконец прервав это занятие. – Ута передала, здоровый, крепкий и горластый. Вот только сейчас прислала. Я сразу к тебе.
– Здоровья чаду, чести роду! – Эльга с облегчением улыбнулась и поцеловала его. – Лют небось от гордости себя не помнит?
– А то же!
– Придумали, как наречете?
– Он говорит, придумал, но пока таит.
