– Пусти, – она слегка толкнула Мистину, чтобы он подвинулся и дал ей выбраться с широкой лежанки, не перелезая через него. – Только не хватало, чтобы кто-нибудь… Вдруг она проснулась, пошлет сейчас за мной, а тут…
– Там Альв на крыльце сидит! – Мистина все-таки поймал ее и снова притянул к себе. – Он никого не пропустит, пока я не выйду, явись хоть царь Костинтин с катафрактами.
Против воли Эльга рассмеялась, вообразив, как ромейский цесарь в золоченом доспехе осаждает дверь избы, чтобы застать княгиню киевскую с мужем ее сестры.
Хотя не очень-то цесарь удивился бы – если правда все то, что рассказывают о семейных делах отца и деда Костинтинова ездившие в Царьград купцы.
– Покажи, как там сейчас, – Эльга знаком велела Мистине перевернуться спиной вверх и с нежностью провела рукой по белым шрамам на его левом плече и над лопаткой.
Когда она впервые увидела эти следы от встречи с пикой катафракта, они были почти свежими, багровыми. Теперь, десять лет спустя, побелели, но ясно было, что Мистина унесет их в могилу и покажет самому Одину и его эйнхериям. И ему дадут хорошее место за столом одноглазого бога. Но и сейчас вид этих шрамов вызывал у Эльги ужас и трепет. Мерещилась алая кровь на земле, багровая разрубленная плоть, дыхание смерти… Мистина был убежден, что в тот день ему суждено было погибнуть. Пика тяжелого всадника могла разрубить ему хребет, но скользнула по стальным чешуйкам клибаниона и лишь распорола мышцы. От этого удара Мистина упал, а сверху на него рухнул конь того катафракта – кто-то из телохранителей всадил ему в брюхо копье. Как Альв и Ждан Борода вытаскивали его из-под коня и волокли к воротам Ираклии – Мистина не помнил, тогда все для него поглотила багровая тьма беспамятства. Очнулся он, когда его бегом заносили в ворота. И еще успел проследить за отступлением в город своих уцелевших дружин. Эльга слушала рассказ об этом не один раз, и ей казалось, что она видит все события собственными глазами Мистины.
В те первые две ночи в Вышгороде, которые они тогда провели вдвоем, Эльга едва могла спать: стоило ей немного задремать, как голову наполнял далекий грохот, гул, давящее напряжение и чувство смертельной опасности. Мелькали образы – трудноразличимые, но явственно чуждые ей. Мистина привез из похода на греков такое сильное чувство войны, которым были полны его мысли, душа и сама кровь, что стоило им заснуть рядом, как оно выливалось из него и накрывало Эльгу.
Не погиб Мистина только потому, что перед отъездом из Киева оставил Эльге свой оберег-науз – «костяного змея». Знак его покровителя-Ящера, в котором, как он сказал, заключена его жизнь. Что его подвигло к этому поступку тем весенним вечером, когда они прощались перед походом? Только удача. Та, что в походе на греков оказалась сильнее княжеской.
– Ты – самый удачливый человек из всех, кто мне встречался, – заговорила Эльга, водя пальцами по его спине. Уже лет двенадцать эта мускулистая спина казалась ей прекрасной, как заря над рекой – не налюбуешься. – Что твоя мать сделала для этого, хотела бы я знать! Ты что-нибудь слышал об этом? Ведь она была княжеского рода, ее чему-то учили, там, на море Велетском. Где остров Буян лежит, говорят, там святилище какое-то особое. Она могла владеть какими-то чарами… премудростью.
– Ты правда хочешь это знать? – Мистина перевернулся лицом вверх.
– Я за этим и пришла, – с досадой на себя созналась Эльга, начиная водить пальцами по его шее и плечу. – Мне нужно.
– Не могу ответить. Когда я в последний раз видел мать, мне было шесть лет, а она лежала в коробе от повозки.
– От повозки? – рука Эльги замерла.
– В Хель ведь нужно на чем-то ехать. Так хоронят знатных женщин даны, и отец решил, что для нее это подойдет. Как хоронят княгинь у нее на родине, ему не было известно.
Эльга отвернулась и вздохнула. На что она надеялась? Она ведь отлично знала, что Мистина лишился матери еще маленьким ребенком.
– А твой отец? – у нее появилась новая мысль. – Он ведь тоже был не прост.
– Мудрости отцу было не занимать. Но что-то вроде обряда наделения умом между нами приключилось только один раз. Когда он отходил меня своей знаменитой плетью, за то, что я сделал ребенка его хоти.
– Какой же это обряд? – Эльга засмеялась.
– Я сам не сразу понял. К шестнадцати годам любой парень привыкает терпеть боль, и я, хоть и провалялся три дня на брюхе, пока мне девки примочки на спине меняли, ничего такого особенного в этом не видел. Провинился – ответил. Я на отца не обиделся даже. И только много лет спустя понял, что он тогда сделал. Я ведь собрался сам стать отцом, не пройдя обряды свадьбы и оставаясь по годам и по уму отроком. Был открыт всем ветрам и встрешникам. А он меня живенько вколотил в Навь, заставил болью, позором – это ж на глазах у всего двора было, – кровью искупить вину. И предоставил мне выбираться. Я выбрался. И много лет спустя оказалось, что тот позор принес мне удачу. Такую большую удачу… что я сейчас здесь, с тобой, а не… неведомо где. – Мистина передвинулся и положил голову на колени Эльги, прижал ее ладони к своей груди. – Не знаю, подумать не могу, где бы я был, если бы Святша меня вынудил драться с ним, а потом уйти. Если бы Лют не привез в тот самый день тот самый меч… И вот тогда я понял: если у человека есть удача, даже бесчестье идет ему на пользу.
«Если есть удача!» – мысленно подхватила Эльга.
– Это из-за Святши ты задумалась, где взять удачи? – чуть помолчав, спросил Мистина.
– Как ты догадался? – мрачно усмехнулась Эльга.
– Да не мудрено. Пока что ему не везет, то есть он так думает. Я, признаться, надеялся, что невезенье Ингвар забрал с собой.
Они помолчали. У обоих стало тягостно на душе. Своей любовной связью они навлекли на Ингвара тайное бесчестье и, возможно, отняли удачу. И тем погубили… А теперь, вместо того чтобы поправить дело, влекут по тому же пути и его сына!
Эльга снова толкнула Мистину, и он сел на лежанке, давая ей возможность сойти. Она соскочила на медвежину на полу и стала собирать кое-как разбросанное платье: хенгерок, застежки, пояс, чулки… Все кое-как сорванное, вывороченное… Ей было стыдно и досадно. Но внутри держалось ощущение тепла и легкости – по опыту прежних лет она знала, что эти теплые отзвуки наслаждения будут греть ее целые сутки. Ум ее был в смятении, но душу пронизывали лучи солнца, как будто она из мрачной бесснежной зимы вышла в яркую, свежую, душистую весну. И этот свет шептал: все будет хорошо. Вы живы… вы еще молоды, полны сил… И вы вместе, а вы вдвоем – это больше, чем просто два человека. Как и прежде, близость с Мистиной рождала в Эльге ощущение легкой силы и веры в близкое счастье, ощущение всемогущества, будто сама богиня жизни открывала глаза на дне ее души. А когда объятия двоих пробуждают божество, это не может быть ни ошибкой, ни бесчестьем.
Положив свои пожитки на лежанку, она обвила руками шею сидящего Мистины и снова поцеловала его. Словно говоря: я не жалею. Не жалею ни о чем ни в прошлом, ни в будущем… Эта страсть так тесно сплеталась с удачей их обоих, что без нее они не были бы собой. Она давала им силы делать все то, что с них требовала судьба.
