Геер был в Подземке новичком, и люди, которые жили здесь, сторонились его, считая чужаком. Они не шли с ним на контакт, а на все его попытки познакомиться и подружиться отвечали молчанием, будто он был не живым человеком, а какой-нибудь никчемной голограммой, оторванной энергетической проекцией, из тех, что до сих пор бродят по улицам Москвы, как неприкаянные призраки.
Сомнений не было: подземные жители считали его пришлецом и были уверены, что однажды он исчезнет из их жизни так же внезапно, как появился.
На третий день своего пребывания в Подземке Геер исследовал станцию «Пролетарская», куда добрался на дрезине, и набрел на длинное пластиковое сооружение, над дверью которого был прикручен пластиковый щит с надписью «Laboratory».
Вход охраняли два воина. Но, судя по всему, желающих проникнуть в недра странной лаборатории было немного, потому что охранники сидели на пластиковых коробках, спиной к двери, положив автоматы на колени, и играли в шашки с самым беззаботным видом.
Любопытство Геера не знало границ, и после недолгого раздумья он решил рискнуть. Будь на его месте кто-нибудь другой, этот другой не смог бы проскользнуть мимо охранников незаметнее тени. Но у медиума Геера был богатый опыт по этой части. Не прошло и минуты, как он очутился внутри пластикового здания, а охранники, ничего не заподозрив, расставляли на доске шашки, чтобы разыграть новую партию.
Геер прошел через тамбурную часть, уставленную железными шкафчиками, скользнул, беззвучно отворив дверь, в небольшое помещение, похожее на врачебный кабинет, и оказался перед большим экраном, занавешенным пластиковой шторкой.
Геер хотел пройти дальше и заглянуть в одну из трех белых дверей, но вдруг странный звук заставил его остановиться. Звук был похож на человеческий стон. Через несколько секунд он повторился. Геер завертел головой, пытаясь определить, откуда доносится стон, и вдруг понял, откуда. Когда стон прозвучал в третий раз, Геер, стараясь двигаться бесшумно, подошел к экрану, протянул руку и осторожно отодвинул пластиковую шторку в сторону. Зрелище, открывшееся глазам медиума, потрясло его.
Экран оказался большим, полностью прозрачным окном, но вело оно не в метро, а в соседнее помещение. Помещение это, в два раза больше комнаты, в которой находился Геер, было обшито стальными листами, а в самой его середине стоял стальной, никелированный стол. На столе лежало нечто страшное. Это было большое, безволосое тело, похожее на человеческое, только раза в полтора больше самого крупного мужчины. Грудина и живот существа были рассечены до внутренностей, и, судя по хриплому дыханию, вырывающемуся из открытого рта существа, и его тихим стонам, оно не только было живо, но и безмерно страдало.
Геер стоял возле окна неподвижно и даже старался дышать как можно тише, но распотрошенное существо, лежавшее на железном столе, каким-то образом догадалось о его присутствии. Оно задрало голову, противоестественно извернув шею, и на молодого медиума посмотрели два круглых, лишенных ресниц и бровей глаза, полные невероятной муки. Синеватые тонкие губы существа приоткрылись, и оно что-то беззвучно прошептало. Это было всего одно слово, и Геер понял его по движению губ жуткого существа – «ПОМОГИ!».
Сердце медиума учащенно забилось. Он попятился от экрана-окна и пробормотал:
– Боже…
– Бог здесь ни при чем, – произнес у него за спиной ровный, спокойный голос Комиссара.
Геер обернулся. Комиссар, широкоплечий, коренастый, с сильной проседью в волосах, стоял перед дверью и хмуро смотрел на Геера.
– Кто это? – спросил медиум. – Почему его вскрыли живьем?
Комиссар прошел к окну и задернул шторку. Затем повернулся к Гееру и сказал:
– Это не имеет отношения к нашему делу.
Геер хотел спросить, какого дьявола здесь происходит и кто дал Комиссару право мучить живого человека, но вдруг он все понял.
– Постойте… Это деградант, верно?
Комиссар молчал. Ответ был слишком очевиден, чтобы озвучивать его.
– Что вы с ним делаете? – спросил тогда Геер. – Зачем его мучаете?
Комиссар отвел взгляд и ответил глухим голосом:
– Чтобы успешно бороться с врагом, нужно хорошо его знать.
– Вы режете его на куски, чтобы получше его узнать? – изумился Геер. – Не лучше ли сразу сделать из него чучело, а уже потом сесть с ним за стол переговоров?
Комиссар тяжело вздохнул.
– Ты неправильно меня понял, Геер. Никто не собирается садиться с ними за стол переговоров. Деграданты никогда не станут нам друзьями, но они… изумительные создания. Их хромосомы скомбинированы невероятным образом. А деградация, через которую они проходят, по сути своей намного лучше иной эволюции. Они превращаются в животных, но в невероятно сильных и живучих животных. Думаю, что со временем они даже смогут обжить Оптину. А это дает им гораздо больше шансов, чем эволоидам.
Геер качнул головой, как бы отвергая все, что сообщил Комиссар, и нетерпеливо произнес:
– Вы не слышали, что я вам сказал. Зачем вы его пытаете? Хотите его убить – убейте. Но зачем заставлять его испытывать боль?
Лицо Комиссара стало еще жестче, а в глазах его появилось нечто, похожее на нетерпимость.
– Парень, поверь, я тоже от этого не в восторге, – сказал он, все еще сохраняя внешнее спокойствие. – Но я обязан делать то, что делаю. Анестезия изменит структурный состав его крови и испортит нам общую картину. Кроме того, ты должен осознать, что он не человек.
– Боль для всех одинакова, – угрюмо проговорил Геер.
Словно в подтверждение его слов чудовище за пластиковым стеклом, затянутым шторкой, громко застонало. На щеках Комиссара вздулись желваки. Он посмотрел на Геера и проговорил тоном, не терпящим возражений:
– Тебе лучше уйти.
На этом тема разговора была закрыта.
Но в тот же день она получила неожиданное продолжение. Геер прогуливался по перрону с дочкой Комиссара, семнадцатилетней девушкой по имени Зоя. Зоя была единственным человеком в Подземке, с которым он сумел сблизиться и подружиться. Геер поведал ей о том, что видел в лаборатории.
Выслушав его, Зоя нахмурилась и сказала:
– Я тебе ничего не рассказывала про свою мать. Три года назад у нее случился нервный срыв. Такое тут часто бывает, но у матери просто снесло крышу. Она вообразила, что эволоиды травят нас особым газом, который вызывает помрачение сознания. Она уверяла, что никакой Подземки нет и что эволоиды просто транслируют ее образ в наши мозги. Она стала убеждать отца, что окружающий нас мир – всего лишь проекция, сон, направленная галлюцинация. И что, если мы проснемся, мир словно бы вывернется наизнанку, и то, что было дерьмом, запахнет живыми цветами. Проснувшись, мы поймем, что мир по-прежнему прекрасен, что в небе танцуют бабочки и ангелы и что нам нет никакой нужды сидеть под землей и глотать габолиновую пыль.
