— Вот-вот, — подхватила Татьяна. — Дальше будет хуже. Ведь речь в следующем томе пойдет о войне. Так что можешь представить, что тут начнется… Как бы не спалили, ей-богу.
— Да ладно, — покачала я головой. — Все это было сто лет назад. Ну, узнают, что моя бабка спала с немецким офицером… об этом и так болтали… Кстати, она с ним спала?
— Нет, — засмеялась Танька. — Если верить Марте.
— Кто ж ей не поверит, — хмыкнула я.
— Офицер, его, кстати, звали Отто Грюбер, был в твою бабку влюблен. Но она осталась непреклонна. Они сошлись на любви к Гейне.
— Надо же. В нацистской Германии он был под запретом.
— Тем слаще найти родственную душу. Томик Гейне он увидел в шкафу, когда явился на хутор в первый раз.
— Странно, что Агнес не упрятала его куда подальше, когда здесь были Советы, томик-то был на немецком?
— Должно быть, упрятала, но потом решила держать под рукой. Она очень любила Гейне. Марта пишет, что больше сотни стихов знала наизусть.
— Агнес? — не поверила я. — Вот уж не думала, что она тяготеет к поэзии…
— Иногда мне кажется, мы совсем их не знали, — усмехнулась Татьяна, но усмешка вышла невеселой. — Я еще далеко не все расшифровала. Но то, что уже готово… В общем, кому-то это точно не понравится.
— Ты кого-то конкретного имеешь в виду?
Тут я вздохнула и спросила Татьяну:
— Мать Стаса кто немцам сдал? Неужто бабка?
— Нет. Марта никого прямо не называет, но догадаться можно. И это точно не твоя бабка.
— Спасибо и на этом, — кивнула я.
Ближе к концу войны дед оставил свою боевую подругу у дальней родни в деревне, километрах в десяти отсюда. Она свалилась с воспалением легких и в лесу бы точно не выжила.
— Твой дед явился к Марте среди ночи, просил помочь. Она навещала Ядвигу через день, десять километров туда, десять обратно. Необходимых лекарств, конечно, не было. И тогда Марта все рассказала Агнес, чтобы она упросила Грюбера достать лекарства для больной родственницы.
— Достал?
— Достал. Больная пошла на поправку. Ждала твоего деда, чтобы с ним в лес отправиться. Но…
— Что — но?
— У хозяйки дома, где она укрылась, сын был в партизанах. Решил мать навестить, возле деревни нарвался на засаду, погиб в бою. Рано утром в деревне появились немцы, всех, кто был в доме, забрали, а дом сожгли. На следующий день в селе устроили показательную казнь. Взрослых повесили, что стало с детьми, никто не знал.
— Выходит, подруге деда просто не повезло?
— Донос все-таки был. Но донесли не на нее, а на сына хозяйки. У него в деревне любовь была, а на эту самую любовь глаз положил местный кузнец. Он парня и сдал. Хотя после войны был властью обласкан. Портрет его висит в школе, потому что помогал партизанам.
— Но откуда Марта узнала про него? Или это только слухи?
— От любезного друга Агнес, само собой. Кузнеца по имени она не называет, в войну Марта была осторожна, боялась, что дневник может в чужие руки попасть. Но, как я уже сказала, догадаться, кто есть кто, не сложно.
— Ага. Особенно если речь идет о кузнеце. Он, поди, в деревне один и был. И после войны Марта об этом промолчала?
— А что ей было делать? — пожала Татьяна плечами. — Доказательств нет. Сослаться на немецкого офицера?
— Да уж, — покачала я головой. — И много там таких историй?
— Хватит, чтобы дом спалить, — хмыкнула подруга.
— Серьезно?
— Более чем.
— Допустим, не очень приятно узнать, что твой дед или бабка кого-то там сдали фашистам. Но… Я с детства столько всего наслушалась, и ничего. Спалить чей-то дом желания не возникало. Хотя, вру, было дело.
— Может, оттого, что слухи коснулись твоих тогда еще детских ушей, ты и воспринимаешь все с олимпийским спокойствием. Но другие-то не обо всех своих скелетах в шкафу могли знать. К тому же одно дело слухи, а другое… вот так, в книге прочитать о том, что твой дед — предатель, а если ты, к примеру, слуга народа и дедом похвастать не прочь? И вдруг такое…
— Пожалуй, ты права. Да, задача у тебя не из легких…
— Вот именно. Не могу решить, как мне следует поступить. С одной стороны, не стоит обижать людей, которые в грехах своей родни точно не виноваты, с другой… сама идея дневника будет нарушена. Понимаешь?
— Понимаю. А что говорят в издательстве?
— Считают, надо все оставить, как есть. Если мы начнем переписывать историю, конкретную историю, я имею в виду… — Танька махнула рукой.
— Ну и печатай, как есть, — пожала я плечами. — К тебе какие претензии, если это дневник Марты? Хотя… кто-то непременно скажет, это ты все выдумала.
— Вот именно. Здешняя школа носит имя Евгения Ковалева. Знаешь, кто он такой?
— Пионер-герой, если память не изменяет.
— Точно. Он, кстати, двоюродный дед нашего Юриса.
— Серьезно? Не знала.
— Об этом в селе предпочитают помалкивать. В семействе у них по мужской линии какие-то нелады с душевным здоровьем. Короче, наш пионер-герой был слабоумным.
— Подожди, — озарило меня. — Геня-дурачок — это…
— Вот именно. Я как раз на днях из дневника узнала, как он встречал советскую власть. Выскочил к партийному начальству, прибывшему из города, с барабаном, и принялся в него палкой бить. И где он только этот барабан взял? А еще он с малышней всегда возился, ровесники-то над ним смеялись. Кто-то из них красную тряпку нацепил на черенок от лопаты, и пошли маршировать. У тогдашнего председателя сельсовета от этого зрелища глаза на лоб полезли. Решил, все, не сносить головы за этот цирк. Но начальство только посетовало, отчего, мол, пионеры плохо экипированы. Обещали помочь. Прислали настоящий барабан, горн и красные галстуки. Чтоб пионеры в следующий раз выглядели, как положено.
— А в следующий раз в село вошли уже немцы? — грустно усмехнулась я.
— Точно. А Геня им навстречу, с красным знаменем… Мать его в ногах у офицера валялась, мол, парень-то дурачок… А Геня на барабане жарит. Офицер подошел к нему с улыбкой и выстрелил. В голову. Но парнишка умер не сразу, его на воротах кирхи повесили. Так и висел на красном галстуке.
— Ужас, — сказала я. — А чего там в официальной версии?
— Фашисты ворвались в дом, нашли красное знамя, а юный герой от него не отрекся, даже перед лицом смерти. И крикнул в лицо врагам: «Мы победим».
— Это обязательно. Победим, я имею в виду. Ну, да, подвига не было, но парнишка погиб. По мне, так вполне заслужил, чтобы его именем школу назвали. Есть герои, а есть мученики. Вот он как раз из них. Безвинно убиенный.
— Тогда следовало на помин души свечку в церкви ставить, а не школу его именем называть.
