– Я сделаю, что смогу, милорд, – ответил отец Отто, по-прежнему разглядывая носки своих туфель.
Ричард смотрел, как клирик поспешно удаляется и надеялся, что он хотя бы облегчит судьбу рыцарей и Арна. Еду король удостоил лишь мимолетного взгляда. Она была достаточно простой: рыбная похлебка, которую едва ли поставят на стол Леопольду, зато порция была щедрая, и к ней прилагались каравай свежего хлеба и кубок эля. Но аппетита не было. Взяв кубок, пленник направился к окну, и охрана забеспокоилась, когда он принялся отпирать ставни. Резкий окрик сержанта успокоил стражников, и, открыв ставни, Ричард понял почему. Окошко было узкое как бойница, и сбежать через него не было ни малейшего шанса. В лицо королю ударил поток ледяного воздуха, отчего у него перехватило дыхание, но он постоял еще немного у окна, вглядываясь в темнеющее небо. Оно напоминало черное море, усеянное звездами, далекими от бед простых смертных.
* * *
Моргана и Гийена так быстро отделили от Ричарда, что они не успели попрощаться. Оба напряглись, когда их подвели к лестнице: они испугались, что та ведет вниз, в подземелья. Но их препроводили в комнату, освещенную фонарем, и при виде этого мерцающего огонька узники обрадовались, потому как знали, что в подземных темницах бывает темно как в пучине ада. Дверь захлопнулась, и пленники начали осторожно осваиваться в своих новых владениях. Помещение было большое и без окон, вдоль стен рядами стояли бочки. Вскоре они пришли к выводу, что их заперли в кладовой. Фонарь давал лишь крошечное пятно света, остальная часть комнаты тонула во тьме. Из мрака доносились скребущие звуки, и рыцари переглянулись в надежде, что это мыши, а не крысы.
Но тут Морган уловил другой звук, от которого волосы зашевелились у него на голове. Он замер, напряженно прислушиваясь, и дождавшись его снова, двинулся в том направлении, откуда звук исходил. Минуту спустя он опустился на колени между двумя бочонками с припасами. На полу, поджав колени к животу, лежал человек. Прихода Моргана он, похоже, не заметил, но когда валлиец тронул его за плечо, поднял руку, как бы защищаясь от удара.
– Арн?!
Узнав свое имя, юноша снова заскулил и попытался глубже забиться в тень. Морган повернулся к Гильену, но рыцарь уже шел туда, где на стене висел фонарь. Вскоре он присоединился к ним и поднял фонарь. Оба приятеля приготовились к тому, что предстояло им увидеть.
Свет трепещущего огонька был слабым, но и безжалостным, открыв им бледное как смерть лицо, опухшие, почти не открывающиеся глаза, нос в сгустках запекшейся крови, синяки на лбу и на шее, ожоги такие сильные, что они были покрыты волдырями и язвами. Рыцари отпрянули. Им и раньше приходилось видеть раненых: вспоротых мечами, проткнутых копьями, с раскроенными секирой черепом. Но ничто не ужасало их так и ничто не вызвало такого отвращения, как зрелище, представшее им в той венской кладовой, когда они смотрели на несчастного Арна.
– Не бойся, парень, это я, – тихо сказал Морган. – Тебе больше нечего опасаться, ты среди друзей.
Он не брался утверждать, верно ли это, но это были те слова, которые требовалось услышать мальчишке. Арн попытался открыть глаза. Не в силах разглядеть лица, он узнал голос и заплакал. Поначалу они почти ничего не могли разобрать из отрывочных фраз на немецком, прерываемых рыданиями. Когда несчастный смог наконец вспомнить что-то из своего французского, это было одно слово, повторявшееся снова и снова: «Простите… простите…»
Никогда Морган не испытывал такой ярости, такой жажды крови. Гийен, человек молчаливый, обнаружил в себе кладезь красноречия, и смачно проклял сначала тех, кто пытал Арна, затем герцога Леопольда, императора Генриха, короля Филиппа и всех австрийцев, немцев и французов, которые служат им. Морган обнял плачущего оруженосца и шептал слова утешения, сомневаясь, впрочем, что Арн их слышит.
Они не брались судить, сколько прошло времени, но вскочили на ноги, когда открылась дверь и вошли люди с факелами и мечами наголо. За стражей появились священник и слуги, которые внесли еду, одеяла, ночной горшок и еще один шипящий масляный фонарь. Клирик держался вежливо, даже участливо, но рыцари недостаточно знали латынь, чтобы понять его. Он вручил Моргану фиал с темной жидкостью и глиняный горшочек, от которого исходил запах гусиного жира, и указал на Арна. Пленники сообразили, что эти средства должны как-то облегчить страдания от ран и ожогов. Когда свет фонаря упал на лицо Арна, священник отвел взгляд и перекрестился. Когда он повернулся и направился к выходу, Морган бросил ему вслед:
– König Richard?
Клирик помедлил, печально посмотрел на валлийца, потом медленно покачал головой.
Едва австрийцы ушли, Морган и Гийен как смогли позаботились об Арне: смазали ожоги и заставили проглотить немного жидкости из сосуда. Поесть парень наотрез отказался и продолжал дрожать, хотя они и укутали его одеялами.
– Вы… вы когда-нибудь простите меня? – прошептал он, стиснув руку Моргана.
– Простить тебя? Да Ричард скорее всего возведет тебя в рыцари!
Окровавленная нижняя губа Арна затряслась.
– Он не возненавидит меня?
Товарищи уверили его, что превыше всех качеств Ричард ценит храбрость, и никто не осудит человека, сломавшегося под пыткой, и что Арну не в чем себя упрекнуть. И впервые с той минуты как его схватили на рынке, у юноши появился слабый проблеск надежды.
– Что с ним сделают? – едва слышно спросил он, и рыцари наперебой стали заверять его, что Леопольд не осмелится причинить вред королю английскому, человеку, победившему Саладина в Акре и в Яффе. Они не знали, поверил ли он им. Да и не брались сказать, верят ли в это сами.
* * *
Ричард не ожидал, что уснет, но физическое истощение взяло верх над душевными терзаниями. Следующее, что он увидел, было лицо отца Отто. Священник склонялся над кушеткой и извиняющимся тоном говорил, что короля приказано отвести к герцогу. Так Ричард усвоил еще один урок в жизни пленника: ему приходится являться по вызову человека, которого он презирает. Государь с благодарностью отметил, что капеллан принес тазик с водой и полотенце. Можно было хотя бы вымыть лицо и руки. Он подозревал, что Леопольд решил устроить зрелище для своих баронов и епископов, показав им грязного и оборванного Ричарда, как злорадно заметил сам Леопольд, имевшего вид совсем не королевский. Подобное испытание глубоко уязвляло Ричарда, но он поклялся про себя, что никто этого не узнает, и умыл холодной водой лицо, а затем наскоро перекусил парой кусков хлеба и сыра. И только затем повернулся к сгорающему от нетерпения священнику и процедил:
– Идем.
Но едва выйдя из башни, король понял, что неверно истолковал намерения Леопольда. Час был ранний, слишком ранний для сбора австрийской знати: звезды еще мерцали над головой и лишь слабый проблеск на востоке предвещал приход зари. Проследовав за капелланом на внутренний двор, он огляделся и замер как вкопанный при виде выезжающих из конюшни всадников. Эти зевающие и продирающие глаза люди были облачены в кольчуги, вооружены мечами, копьями и щитами. Латники, изготовившиеся идти на войну. Или сопровождать знатного пленника.
