– Что? – он подумал, что ослышался. Кажется, она получила в наследство крупную сумму. – Уже нет?
– Нет.
Ее плечо дернулось пренебрежительно и очень естественно.
– А куда делись?
– Истратились.
Женщины. «Элена тоже…» – эту мысль он отпнул прочь, как ядовитого ежа.
– На Информаторов, – послышалось сбоку. – Только они смогли мне предложить то, что я могу перенести через смерть. То, что смогу использовать.
На Информаторов? Да, эти ребята способны разорить любого богача.
– Что ты у них попросила?
– Дар предвидения.
Кей мысленно присвистнул. Веста, глядя в боковое стекло, пояснила:
– Девять миллионов за то, чтобы семьдесят два часа по возвращению домой видеть будущее.
Едва ли кто-то мог бы потратить деньги с большей выгодой, чем это сделала она. Теперь ясно, зачем ей нужен был старик…
«Гениальный план. Только сложный, высосавший ее досуха».
– Ты молодец, – произнес тихо.
И увидел ее девчонкой. Удивленной. С распахнутыми глазами, чуть недоверчивую, которую впервые за долгое время кто-то похвалил.
* * *
Веста.
Наверное, я рассказывала ему путано. Про Фредерика и его извращенные игры старалась мало и вскользь – не хотела, чтобы меня жалели или снова клеймили шлюхой. Странно, еще вчера мне было все равно. Да и теперь, наверное, тоже.
И вообще, хватит, чего-то я расклеилась, пора собраться воедино.
– Так я могу на тебя рассчитывать?
Спросила деловито и наигранно весело, как привыкла.
Однако Кей теперь смотрел не так, с затаенной болью. Как не чужой. Что ж, для этого и делилась, чтобы был рядом хоть кто-то «не чужой».
И молчал. Я понимала. Теперь дело совсем не в деньгах – в решении переступить через себя. Я бы тоже не хотела стрелять в друга.
– Сможешь убить меня «гуманно»?
– Пули не бывают гуманными.
– Чтобы быстро. Чтобы не мучилась.
Он мог – я знала.
Но вдруг спросил то, чего я не ожидала:
– Там у тебя кто-то остался?
– В каком… смысле? Родные – мать, отец, братья…
– Парень?
– Парень? – я рассмеялась от неожиданности и облегчения. – Нет… Как раз с «парнем» я накануне… и поругалась. Он сделал предложение другой. Зачем, спрашивается, берегла себя?
Я не хотела об этом говорить, но прорвалось. У больных тем есть такое свойство – изливаться лавой.
– Моя девственность досталась старику, который ее даже не заметил.
Прозвучало жалко. И горько. Прозвучало так, будто я жалуюсь на судьбу – мол, так и не дождалась ни от кого ни нежности, ни ласки.
Еще не хватало, чтобы Кей подумал…
– Ты заколебал, – вдруг разозлилась. – Ты поможешь мне?
Он молчал. Давно улетела муха, давно переползла отметку в пять часов стрелка часов на приборной панели. Гонял вдоль тротуара редкие еще пока листья ветер.
Лицо моего соседа напоминало маску. А ответ прозвучал и вовсе глухо.
– Это будет самый дерьмовый поступок, который я сделаю в жизни. Но я тебе помогу.
Только теперь я выпустила из легких задержанный воздух. С облегчением. И с грустью.
«Грустить-то с чего? Ведь он мне помогает…»
Хрен знает, с чего. Но настроению не прикажешь.
* * *
– Твоя очередь!
– Что?
Прогорал за стеклами седана очередной осенний день – мало чем отличающийся от других, разве что датой на календаре.
– Ну, я же «продала» свою историю? Точнее, обменяла.
– На что?
– На твою. И расскажешь ты ее у себя дома – хочу посмотреть, где и как живешь.
Наверное, он хотел упрекнуть взглядом, не ожидал подобной наглости.
Но передумал. И не стал. Знал: сам предложил то, что предложил, – хотел знать правду, был готов «платить». Теперь лишь вздохнул, качнул головой с кривой усмешкой – мол, женщины. И повернул ключ в замке зажигания.
Кей.
Его дом был примитивным – три комнаты, кухня. Чисто, но неуютно – уютом он не заботился. Самое главное – гостиная с диваном, телевизор напротив, холодильник, в котором есть пиво, – все для того, чтобы забыться. Чтобы не быть «здесь» и не жить в мире, в котором он не нашел для себя ничего ценного, где его жестоко предали. В дальней спальне, давно переставшей быть спальней (он чаще всего дремал перед телевизором), обустроена «военная» – по верстакам разложено оружие, по центру на столе «лаборатория», где он иногда, если требовалось, собирал мелкие бомбы.
Ее Веста рассматривала дольше всего. А на лице странное выражение – смесь неприязни, укоризны и любопытства.
– И давно ты этим занимаешься?
Он следовал за ней из комнаты в комнату, как сторожевой пес.
– Полтора года. Как вернулся.
– Вернулся откуда?
– С войны.
– С войны? Я не знала, что здесь кто-то воюет…
Все верно. О войне всегда знали лишь те, кому она была выгодна собственным в ней участием.
– И долго ты там пробыл?
– Достаточно.
«… чтобы навсегда измениться. Ведь это даже не тюрьма – там сутки за год».
– А спишь где?
Кей указал в некое подобие кабинета, где возле стола с компьютером стояла тахта. Не стал пояснять, что сюда он, если чуток перебирал, доползал не всегда. Перебирал он, впрочем, не часто – работа требовала ясной головы и трезвого ума. Хорошо, что заказов он брал немного.
Веста изучала его дом, как музей. Все осторожно потрогала, осмотрела, заглянула в холодильник, выглянула из окон, зачем-то, пробуя на мягкость, посидела на тахте. И только после этого переместилась в гостиную. Упала в кресло, в котором он никогда не сидел.
– Рассказывай. Твоя очередь.
– О чем?
– Как докатился до жизни такой? Все, начиная с предыстории.
Он застыл. Вдруг понял, что не сможет, если не выпьет, и пиво здесь не поможет. Пришлось доставать бренди.
Теперь он чувствовал себя так же, как Веста за час до этого, – нырял в дерьмо с головой. И, что странно, от времени вкус дерьма не забывался – память отлично хранила и вкусовые качества, и текстуру, и цвет. Все так же ярко палило в его голове безжалостное солнце, кусался горячий ветер, скрипел на зубах песок. Все так же головокружительно пахли блестящие локоны Элены, и отлично помнился звук ее голоса… Вот только сердце не оживало, когда он думал о ней.
