Письма, письма, письма… Тогда он практически стал поэтом. Теперь бы не сложил вместе и двух строчек – ни желания, ни вдохновения. Сложнее всего было говорить о ежедневно умирающих друзьях и почему-то легко о предательстве. Простил? Нет, просто «проехал»…
За пятнадцать минут он опустошил половину бутылки. Внутренне сорвался – скрежетал колесами, как сошедший с рельсов состав, – ему нужно затормозить.
Его единственный слушатель хлопал удивленными глазами.
– А как ты повезешь меня домой?
– Никак. Вызову тебе такси.
Теперь, после ответной «истории», не он смотрел странно, а на него. С печалью и сочувствием, которого он терпеть не мог.
– У тебя остались неотправленные письма?
Только этого еще не хватало… Он и так вывернул себя наизнанку. Вместе с кишками. Кто он теперь в ее глазах – полный неудачник? Сломавшийся мужик, не сумевший пережить предательство, мстящий с горя всему человечеству?
– Не остались. Все, я все рассказал, что просила.
«Давай, вали».
Ее гнали? Веста хлопнула глазами.
– Скажи, а ты никогда не пытался отыскать Элену?
– Никогда.
– Даже адреса ее не знаешь?
– Не знаю.
– И…
– Тебе пора.
– Уже?
– Да. Уже. Давай.
Последние слова бросил жестко, почти зло.
И неожиданно сильно полоснуло по сердцу выражение ее лица. Нет, на нем не проступила обида, но та самая сосредоточенная маска «человека на бероне» – человека, готового ко всему. Что выпнут на улицу, что отправят на такси, что оставят одну – она привыкла. Заранее привыкла к любому дерьму, которое придется черпать ложкой, заранее подписала согласие делать это пожизненно.
Потому с готовностью поднялась с кресла, подхватила сумочку и кивнула на прощание.
– Я сама вызову себе такси, не парься.
И негромко прикрыла за собой дверь. Не хлопнула ей, хотя могла бы.
Кей чувствовал себя мудаком.
Он не знал, на что разозлился сильнее – на то, что собственноручно втянул себя в авантюру «раскрой душу»? На то, что до сих пор рвался на части, вспоминая о войне? Точнее, о собственной глупости, которая проложила туда дорогу. Или на то, что неожиданно сильно отреагировал на рассказ о судьбе Весты? Не думал, что весь болезненно оживет, весь загудит, заноет.
Подумаешь, кто-то поголодал, поспал на улице – он видел вещи куда хуже: ошметки конечностей тех, кто еще утром шутил с ним за одним столом, головы товарищей на шестах. Он думал, что давно ко всему привык. А надо же – один рассказ, и он почему-то весь изнутри заболел.
Не стоило раскрываться. Не стоило просить ее о том же. Веста и ее жизнь – не его дело. Каждый сам выбирает свою судьбу, сам принимает решения и сам отвечает за последствия.
Сегодня он платит дерьмовым настроением за то, что полез не в свое дело. Поделом.
* * *
(Blacktop Mojo – Dream On)
Чтобы крепко забыться и заснуть, перед тем как сбросить одежду, Кей накатил еще стопку. Привык, что при такой дозе алкоголя в крови беспробудно проспит до самого утра, если не до обеда, – его устраивало.
Но он проснулся около трех ночи.
Почему – сначала не понял. Примерно пятнадцать минут спустя и добрую сотню поворотов сбоку набок догадался – Веста.
Давным-давно он зарекся совать ноги в чужие тапки – иначе говоря, натягивать на себя чужую шкуру, чтобы испытывать чувства за других, – но в этот раз нарушил табу. Он попросту не мог выкинуть ее из головы, это ее сосредоточенное выражение лица, когда она покидала комнату и сама вызывала себе такси.
Куда она поехала? Домой, конечно. Чтобы провести оставшиеся дни в ожидании собственной смерти.
«Ему не должно быть до этого дела».
Не должно быть.
Но что, если бы Вестой был он? И Кей нехотя, морщась, как от зубной боли, представил эту историю: он – мальчишка – живет в деревне с родственниками. Растет счастливый, бегает, рыбачит, гоняет мяч с друзьями, заглядывается на соседскую дочку. А та день ото дня хорошеет. Но однажды отдает сердце не ему. А на следующее утро его деревню сжигают. Всех родных, близких, любимых… Дальше другой мир – немилая сердцу жизнь со старухой лишь потому, что он приглянулся ей. Извращенные игры, издевательства, пародия на любовь, но ему некуда идти, его кормят. Ловушка. Его щупают, пользуют, его мнения не спрашивают, а он живет одной-единственной мыслью – он должен выжить год и вернуться…
Как ощущал бы себя он, сидя в чужом доме последние дни? Когда уже заказал себе киллера, когда почти продержался?
Наверное, вспоминал бы родину. Или старался бы раньше времени о ней не вспоминать.
В любом случае, он был бы благодарен любому, кто постарался бы его отвлечь. Кто составил бы ему в эти нелегкие часы компанию.
И сам же застонал, накрыв лицо пятерней: нет, нет и нет, он не будет ей той самой компанией.
А за окном половина четвертого утра.
* * *
Веста.
Если бы настроение исчислялось, как грозовой шторм – в баллах, мое бы сейчас тянуло на три после прошедших девяти.
Новый день, за окном солнце, но идти никуда не хочется, читать тоже, за коробку с мозаикой браться и подавно. Снова хотелось живого, теплого, настоящего общения. Как вчера.
Зря открылась. Автоматически начала чего-то ждать.
А ждать нечего. И некого. Как всегда.
Чтобы не поддаться взбунтовавшимся чувствам, пошла штурмовать библиотеку – долго и остервенело рылась в книгах, искала такую, которая утащила бы в вымышленный мир, – не находила. Придурошный Фредерик собирал в основном местную классику. Тогда что: посмотреть фильм, погулять? Позвонить бы кому-нибудь… Бывают такие дни, когда привычные вещи предстают либо исключительно в черном свете, либо выглядят скучнее некуда. И потому бесят.
Я чувствовала себя безумным коршуном, ловящим потоки бури между двумя грозовыми фронтами. Один недавно прошел, а второй вот-вот настанет. И тогда я, наверное, напьюсь, после буду бить бутылки и истерить в холле, потому что накопившееся нужно куда-то выплеснуть, потому что уже невозможно держать все внутри…
«Веста, успокойся… Осталось чуть-чуть».
Я проводила себя в спальню, как больного ребенка, – осторожно и ласково, чтобы не напугать. Так провожают в палату наркоманов или безумных пациентов – одно неверное слово, и…
Аккуратно уложила в постель, накрыла одеялом, мысленно погладила.
Да, всего лишь время обеда, но в моменты отчаяния, когда накрывает, лучше поспать – так говорила мама.
