А затем по телевизору я увидела, как упала первая башня – сто десять этажей рухнули в огромную груду объятого огнем цемента, подняв ядовитую пыль. Вскоре та же участь постигла и вторую башню. Если верить моим воспоминаниям, то башни рухнули с интервалом всего в несколько минут, однако южная башня упала в 9.58, а северная – лишь в 10.28, полчаса спустя. После этого я вернулась к изучению литературы и выписала всю необходимую мне информацию, при этом рассуждая: «Все еще не скоро будет снова казаться нормальным – так что еще одна небольшая порция нормальной жизни напоследок мне не помешает».
Разумеется, я не могла быть уверена в том, что Шейла тоже предпочитала побыть нормальной вместо того, чтобы каталка оказалась прямо у ее кровати. Она настолько стойко все переносит, что вряд ли бы призналась, что не может идти, особенно после того, как я сама предложила ей дойти до каталки. Хммм. Не причинила ли я своим желанием помочь почувствовать себя непобедимой бессмысленную боль? Этого мне не узнать никогда.
Шейла наконец доходит до каталки, однако та оказывается слишком высокой для нее, и высота никак не регулируется. Что за гений создавал эти каталки? Шейла, конечно, не высокая, но и не коротышка. «Я схожу за ступенькой», – говорит санитарка, в спешке куда-то убегая, в то время как Шейла стоит, прислонившись спиной к каталке. Она медленно вдыхает и с силой выдыхает воздух. Она не обливается потом, так что эта «прогулка» не так уж ее и вымотала.
Санитарка быстро возвращается.
– Вот, держи! – говорит она, поставив на пол позади ног Шейлы небольшую скамеечку высотой в одну ступеньку, после чего слегка отодвигает назад каталку, чтобы у пациентки было больше пространства для маневров. Щелкнув фиксатором, она стабилизирует каталку на месте. Мы вчетвером помогаем Шейле на нее забраться. Сестра Шейлы берет ее за одну руку, зять – за другую. Я беру ее под мышки и тянусь вперед, в то время как санитарка ждет по другую сторону каталки, готовясь помочь. Я отсчитываю вслух: «Раз, два, три» – прямо как в фильмах, – и мы поднимаем Шейлу, только вот в реальности круто выглядеть со стороны недостаточно, и нам приходится по-настоящему поднапрячься.
Все получается, и Шейла оказывается на каталке. Плотно зажмурив глаза, она протяжно стонет.
– Теперь давай тебя уложим, – говорю я ей, следя за тем, чтобы она не запуталась в трубках капельницы. Не самый удачный момент, чтобы они отсоединились от ее руки.
Я помогаю ей опустить спину с одной стороны, ее зять – с другой, в то время как сестра Шейлы поднимает ноги. Мы кладем ее на спину, она вздыхает и открывает глаза. «Так лучше?» Шейла пожимает плечами.
Я внимательно на нее смотрю. Вот он, момент расставания, – я передаю ее в руки другим врачам. Последним знакомым лицом кого-то из персонала больницы, которое она увидит перед операцией, будет мое, и мне хочется, чтобы она запомнила его спокойным и уверенным.
– Я просто не могу тебя не обнять, – говорю я.
– И поцеловать, – удивляет она меня. Интересно, как именно она хочет, чтобы я ее поцеловала?
Поцелуи в больнице – настоящие поцелуи – подобны тем шести зернам граната, что Персефона получила в Царстве мертвых: большая, соблазнительная редкость, вкус настоящей жизни, перед которым невозможно устоять застрявшему в преисподней человеку.
Несколькими годами ранее жена одного только что умершего пациента снова и снова целовала меня в губы, стоя рядом со мной в коридоре. «Вы просто ангел», – шептала она.
Ну, я, конечно, не ангел, однако сделала все возможное, чтобы он мог умереть в больнице на нашем этаже, ставшим им обоим за последние несколько месяцев домом. Согласно правилам, он должен был отправиться в хоспис, что означало бы для него и его жены долгую и не самую приятную поездку, после которой они оказались бы в незнакомом месте в окружении незнакомых врачей и медсестер. У него был установлен катетер для сбора мочи в висевший снаружи пакет, однако он постоянно выходил из строя. Последние дни его жизни были сущим мучением.
Разговаривая с фельдшером паллиативной помощи, я настояла на том, чтобы его оставили в больнице. Не помню, что именно я ей сказала. Никаких медицинских причин держать его в больнице не было – он умирал, а люди могут умереть и умирают где попало. Как оказалось, вопрос был в деньгах. Больницам меньше платят за пациентов хосписов, чем за больных, которые могут выжить. Он занимал койку, за которую больница могла получить больше денег.
Мне же на все это было попросту наплевать. Не помню, переубедила ли я фельдшера или же она изначально была со мной заодно, однако мы устроили этому пациенту хоспис прямо в больнице. Это была наша самая большая палата – наверное, она предназначалась для высокопоставленных лиц, – с отдельной смежной комнатой, в которой стоял диван, – своего рода номер люкс в больнице. Больничная кровать была окружена закрывающими ее со всех сторон занавесками – своеобразным балдахином. После всего того, что эта женщина сделала за последние несколько месяцев для своего мужа, сражавшегося с неизбежным, она как минимум заслуживала удобный диван, а также, пожалуй, медаль за свою бесконечную и безропотную самоотверженность. Я знаю, что говорю. Я была там. Она-то уж точно ангел.
Я смотрю на лежащую на каталке Шейлу, обхватываю руками ее шею и целую ее в щеку, однако она поворачивает голову, и мы целуемся в губы. Скреплено поцелуем. Поцелуй – печать любви. Поцелуй Иуды. Поцелуй жизни.
Санитарка берется за каталку и толкает ее перед собой по коридору, а следом идут ее сестра с мужем с немногочисленными вещами Шейлы в руках, хотя мы могли и сами позже их перенести. Она все удаляется, и уже ничего в палате о ней не напоминает. «Удачи», – думаю я про себя, однако вслух ничего не говорю. Вместо этого я сглатываю слюну, и мой телефон звонит.
– Ти, тут привезли твоего пациента.
– Кого?
– Твоего пациента. Ирвина. Ты же ждала его полдня! Проснись уже, – смеется собеседница в трубку.
– Ах, ну да.
Мой мозг неповоротлив, словно пытающийся развернуться на мелководье линкор. Ирвин. «Отправьте его ко мне, как только он зарегистрируется».
И тут я вспоминаю то последнее, что должна была сделать для Шейлы. Я звоню Акашу, резиденту хирургии под началом Питера, моему соседу. «Ее отправили в хирургию», – сообщаю я ему, как он меня об этом просил.
Я не спрашиваю, будут ли они оперировать ее сегодня или же ее пока просто подготовят анестезиологи. Я уже сказала свое мнение Питеру, и теперь мне остается только надеяться, что операцию проведут, как только это будет безопасно для Шейлы. Кроме того, решать не Акашу, и прямо сейчас он может даже не быть в курсе. Возможно, даже и сам Питер не знает, так как все зависит от времени свертывания крови у Шейлы, которое сложно оценить из-за ее болезни и введенного ранее аргатробана.
Я отмечаю последний пункт в предоперационном бланке – там, где указывается, во сколько ее забрали в хирургию, – и, засунув руку в карман, нащупываю там «третью пробирку» с кровью Шейлы, которую дал мне флеботомист, чтобы я сама отправила ее в лабораторию. Точно. Совсем из головы вылетело. Я подхожу к терминалу пневматического трубопровода и отправляю пробирку в лабораторию – как раз прошло около получаса после того, как они получили первые две пробирки.
