Только дворянин Михаил Сумбулов «продерзливо кричал»:
— По первенству надлежит быть на царстве государю царевичу Иоанну Алексеевичу всея России!
Как замечает Андрей Матвеев, этот одинокий голос «ни во что тогда не успевал», поскольку, по мнению подавляющего большинства представителей правящей верхушки, «многообразные скорби» царевича Ивана «до того царского возвышения весьма не допускали».
Впрочем, это версия лишь одного современника событий, да еще и пребывавшего в тот момент в ссылке вместе с отцом. В столицу он прибыл через две недели и узнал подробности царского избрания от очевидцев, которые наверняка были сторонниками Петра, поскольку лишь с ними мог иметь дело Матвеев. Так что его взгляд на описываемые события неизбежно должен страдать односторонностью. Князь же Борис Иванович Куракин во время избрания Петра находился в Москве, но вряд ли мог по свежим следам получить какую-либо информацию по интересующему нас вопросу — ему было тогда всего шесть лет. Однако впоследствии любознательный молодой человек, вследствие аристократического происхождения имевший широкие связи в правящей верхушке, мог получить от знакомых достаточно точные сведения. Его версия событий представляется более объективной: «И когда патриарх объявил всем о смерти и предложил о избрании на царство из двух братьев, царевичей Ивана и Петра Алексеевичей, и стало быть несогласие как в боярах, так и площадных: одни одного, а другие — другова. Однако ж большая часть, как из бояр, и из знатных, и других площадных, также и патриарх явились склонны избрать меньшого царевича Петра Алексеевича. И по многом несогласии того ж дня избрали царем царевича Петра Алексеевича».
По окончании процедуры предстоятель с архиереями, бояре, окольничие, думные и ближние люди направились в хоромы покойного царя, где у тела брата сидел маленький Петр. «И, пришед, святейший патриарх со архиереи его, благоверного государя царевича и великого князя Петра Алексеевича… благословили». Так новый царь «на престоле брата своего государева… учинился».
В тот же день состоялась присяга жителей Москвы царю Петру Алексеевичу и были разосланы гонцы по всей России с указами о приведении народа к присяге.
В первый день нового царствования от имени маленького Петра I был принят указ о возвращении из ссылки боярина Артамона Сергеевича Матвеева. Всем было ясно, что этот выдающийся политик и опытный царедворец сразу же по прибытии в Москву возьмет бразды правления в свои руки. Одновременно из ссылки были вызваны родной брат царицы Натальи Иван Кириллович и его двоюродные дядья Петр и Кондратий Фомичи. В тот же день пятеро младших представителей нарышкинского рода были пожалованы в спальники юного царя.
В последующие дни были назначены девять спальников и комнатных стольников из представителей древних и наиболее влиятельных княжеских родов — Долгоруких, Одоевских, Голицыных, Куракиных, Троекуровых, Трубецких. Было ясно, что аристократия поддерживает младшего сына Алексея Михайловича.
В течение ближайших дней подьячие Посольского приказа разослали всем иностранным государям грамоты о кончине Федора Алексеевича и «всенародном избрании» царем Петра. Любопытная деталь: внимательно следивший за событиями в России польский король Ян Собеский, отправив в Москву ответную грамоту с изъявлениями притворной радости, сделал для себя помету, что Петр «затер» брата Ивана «насильными способами».
Так же считала и царевна Софья. Впоследствии Фуа де ла Невилль писал: «Честолюбие царевны не позволило ей долго скрывать свою досаду. Она высказала ее и публично воспротивилась венчанию Петра. И как патриарх и бояре ни представляли ей всю неспособность Ивана, болезненного, слепого и наполовину парализованного, она продолжала стоять на своем, воспользовавшись для этого стрельцами».
Интересна версия Матвеева о планах Софьи, побуждавших ее бороться за провозглашение царем брата Ивана. По его мнению, царевна, во-первых, намеревалась побыстрее женить уже достаточно взрослого, но недееспособного государя, чтобы «по будущему от него мужеского пола наследию, яко по линии того первенства», утвердить себя на долгие годы в качестве регентши. Во-вторых, «по властолюбному снискательству великого царевнина любочестия» она якобы сама хотела возвыситься до царского достоинства — по примеру византийской принцессы Пульхерии, которая управляла империей от имени младшего брата Феодосия Юного, стремилась «под великим благополучием державного имени» царя Ивана Алексеевича «государствовать и скипетром Всероссийской империи самодержавно править».
Трудно сказать, действительно ли Софья вынашивала эти властолюбивые мечты уже в конце апреля 1682 года. Возможно, Матвеев приписывал ей более поздние намерения, сложившиеся к 1686–1687 годам. Во всяком случае, об официальном установлении регентства Софьи весной 1682 года речь идти не могла.
Матвеев назвал также третью, возможно, самую существенную причину вступления царевны в борьбу за власть. Она стремилась защитить себя и сестер от мести Натальи Кирилловны и ее братьев, подвергшихся гонениям в царствование Федора Алексеевича. Мемуарист был убежден, что Нарышкины и его собственный отец были обречены на ссылку «коварными сплетнями, наносными лжами и невинными клеветами» «злодейственных» временщиков Милославских. Теперь Софья с сестрами в качестве представительниц ненавистной Нарышкиным фамилии должны были получить «достойное воздаяние» от царя Петра и Натальи Кирилловны. Заботливая Софья стремилась не допустить такой беды, поскольку хотела «одноматерних сестер своих государынь царевен во всех произволах их и во всяком избытке нерушимо всегда соблюдать».
Этот побудительный мотив представляется наиболее правдоподобным и безусловно важным. За годы царствования Федора Алексеевича Софья и ее сестры действительно успели привыкнуть к «произволам», то есть к свободной жизни и влиянию на государственные дела. При установлении прочной власти подрастающего Петра под эгидой Нарышкиных царственным девам могло угрожать возвращение к теремному затворничеству или даже заточение в монастырь с заменой «избытка» иноческим постничеством.
Двадцать восьмого апреля 1682 года было совершено погребение Федора Алексеевича. Под заунывный звон всех московских колоколов «понесли тело великого государя хоронить» в царскую усыпальницу — кремлевский Архангельский собор. За гробом шли, как полагалось, вдовы-царицы Марфа Матвеевна и Наталья Кирилловна, а также маленький царь Петр в «смирном», то есть траурном платье. И тут, к удивлению всей Москвы, вопреки обычаю, запрещавшему царевнам открыто показываться на публике, в составе похоронной процессии появилась Софья. Неизвестный современник, обладавший, впрочем, достаточно достоверной информацией, пишет: «…Софья настояла на том, чтобы идти непременно в церковь за телом своего брата; и как ни отговаривали ее от этого небывалого поступка, никакими мерами нельзя было убедить ее отказаться от своего намерения».
Недовольная этой акцией падчерицы Наталья Кирилловна демонстративно увела маленького царя из собора, не дожидаясь окончания погребального обряда. Царевна Софья «оставалась слушать отпевание до конца с великим плачем. Остальные сестры ее в скорби лежали в это время больные в своих покоях». Старшие царевны Анна и Татьяна Михайловны, рассерженные поступком Натальи Кирилловны, послали к ней монахинь с выговором:
