— Каков же государь царь Петр Алексеевич брат покойному государю царю Феодору Алексеевичу, что не пожелал проститься с ним и дождаться конца отпевания?
— Государь Петр Алексеевич дитя еще, — ответила Наталья царским теткам, — не мог он выстоять такой долгой службы не евши.
Спустя несколько дней вернувшийся из ссылки Иван Кириллович Нарышкин, узнав об этих трениях, не удержался от наглой реплики:
— Что толку было в присутствии царя Петра на похоронах брата? Кто умер, тот пусть себе и лежит, а его царское величество не умирал, но жив!
Неизвестный польский дипломат со слов очевидцев отметил в «Дневнике», что в день погребения Федора Алексеевича «царь Петр, покушавши, отправился навестить больных сестер, но они в гневе не допустили его к себе, горько плакали и искали удобной минуты, чтобы отомстить его сторонникам».
Тот же автор утверждает, что царевна Софья, возвращаясь во дворец с похорон, «громко кричала толпе»:
— Смотрите, люди, как внезапно брат наш Феодор лишен жизни отравой врагами-недоброжелателями! Умилосердитесь над нами, сиротами, не имеющими ни батюшки, ни матушки, ни братца-царя! Иван, наш старший брат, не избран на царство… Если мы провинились в чем-нибудь пред вами или боярами, отпустите нас живыми в чужую землю, к христианским царям!
Большинство историков склонны считать этот эпизод правдоподобным, приводя в своих работах речь Софьи в качестве некого боевого клича, своего рода заявления о начале борьбы за восстановление попранных прав Ивана Алексеевича. Такой точки зрения придерживались, например, М. П. Погодин, С. М. Соловьев, М. М. Богословский, Н. И. Павленко. Однако авторитетный специалист по истории России XVII века С. К. Богоявленский полностью отвергает достоверность известия об обращении царевны к народу всего лишь обычным для того времени литературным приемом — «вкладывать в уста действующих лиц вымышленные речи, которые соответствовали бы их образу мыслей и настроению». С этой точкой зрения согласен В. И. Буганов. Автор новейшего исследования о событиях весны 1682 года М. Ю. Зенченко полностью отказывает в доверии польскому дипломату и констатирует его некомпетентность в вопросах русской культуры и повседневности: «Человек, способный поверить в такое „известие“, совершенно не знаком ни с православным чином похорон, ни с российскими культурными традициями. Вероятней всего, за политическую демонстрацию он принял рассказ о вполне уместном на похоронах „плаче“, как правило, сопровождавшемся громкими и истеричными обращениями к покойному».
Л. Хьюз пришла к неутешительному выводу: «Возможно, нам уже никогда не удастся установить, какую роль играла Софья на похоронах Федора Алексеевича и произносила ли она при этом какие-либо речи».
Доказать что-либо в данном случае действительно невозможно из-за отсутствия дополнительных источников и малой вероятности их обнаружения в будущем. Однако следует обратить внимание на содержание вышеприведенной речи и некоторые детали историографической дискуссии в связи с ней.
Прежде всего, отметим определенную слабость указаний на недостоверность факта обращения царевны к народу. Вопреки мнению Зенченко речь Софьи не имеет ничего общего с надгробным «плачем» и не содержит в себе «истеричных обращений» к усопшему. Ни при чем в данном случае и особенности православного чина похорон, поскольку эмоциональная тирада царевны была произнесена не во время погребения Федора, а уже по окончании траурного обряда, по пути во дворец. Не более убедительны и возражения Богоявленского. Польский аноним никак не мог вложить в уста героини своего рассказа «вымышленную речь», поскольку не имел достаточно определенных представлений об «образе мыслей» и «настроении» Софьи.
Между тем основной смысл выступления царевны полностью соответствует содержанию политического момента конца апреля 1682 года. Версия об отравлении Федора Алексеевича «изменниками-боярами» или подкупленными ими немецкими врачами возникла сразу же после кончины царя и впоследствии с успехом использовалась в политической борьбе. В конце мая 1682 года польский резидент в Москве Станислав Бентковский сообщал королю Яну Собескому: «Изменить царю и дать ему яду думные бояре подговорили Данилу Жида (Даниила фон Гадена. — В. Н.), придворного царского доктора…» Медик якобы отравил Федора Алексеевича с помощью яблока, которое разрезал ножом, смазанным ядом.
Прежде чем казнить фон Гадена, его зверски пытали и всё же вырвали признание, что он составлял «злое отравное зелие» на «царское пресветлое величество». В отравлении царя Федора бунтовщики попутно обвинили думного дьяка Лариона Иванова, в доме которого при обыске были обнаружены «гадины змеиным подобием»
— самый подходящий, по мнению безграмотных стрельцов, источник яда. В действительности же это была безобидная сушеная каракатица, которую любитель экзотики Иванов, один из самых образованных людей своего времени, очевидно, приобрел для пополнения своей коллекции диковинок.
Несмотря на явную сомнительность версии об отравлении царя Федора, она имеет сторонников даже среди современных историков. Например, ее поддерживает крупный специалист по истории России второй половины XVII века А. П. Богданов.
Итак, первый фрагмент речи Софьи — «внезапно брат наш Феодор лишен жизни отравой врагами-недоброжелателями» — вполне соответствует тогдашнему умонастроению противников «изменнического» правительства царицы Натальи. Правдоподобна и последняя часть обращения царевны к народу: «…если мы провинились в чем-нибудь… отпустите нас живыми в чужую землю, к христианским царям!» При сравнении приводимых поляком слов Софьи с известными текстами ее более поздних выступлений обнаруживается явное сходство излюбленных полемических приемов. Во время религиозного диспута с раскольниками 5 июля 1682 года она заявляла: «Мы такой хулы не хотим слышать, что отец наш и брат еретики: мы пойдем все из царства вон!» Накануне августовского кризиса 1689 года правительница говорила стрельцам: «Годны ли мы вам? Буде годны, то вы за нас стойте, а буде не годны, мы оставим государство». Позже она повторила ту же сентенцию в несколько иной форме: «Мы пойдем себе с братом, где кельи искать».
Как видим, анонимный автор воспроизвел характерную особенность выступлений Софьи — повторяющуюся мнимую угрозу покинуть страну (или Москву) в случае неодобрения ее действий народом. Выдумать такую существенную деталь иностранец вряд ли был в состоянии. Констатировав правдоподобность первой и последней частей речи царевны, можно поверить и в реальность ее главного политического заявления: «Иван, наш старший брат, не избран на царство», — прозвучавшего как призыв к восстановлению справедливости.
Таким образом, можно утверждать, что уже в конце апреля — начале мая 1682 года четко обозначились позиции враждующих сил в предстоящей придворной борьбе. Наталья Кирилловна и ее братья не побоялись выразить неуважение к памяти покойного царя Федора по известному принципу: «Король умер — да здравствует король!» Судя по всему, они были уверены в поддержке со стороны большинства правящей верхушки. В противоположность им царевна Софья подчеркнуто проявила активную позицию в качестве представительницы правящего дома, продемонстрировав нежелание сковывать себя традициями, стремление удержать обретенную в годы царствования брата свободу и заявив во всеуслышание о незаконности новой власти.
