– Похоже, я на самом деле крепко влипла… последний владелец как-то связан с тем, что тут в девяностые творилось, потому что купил ее на аукционе в Англии за огромную сумму. Сама подумай, у кого в те годы такие деньжищи водились…
Светка прикрыла ладонью рот:
– Черт возьми… что же делать? Если она такая дорогущая, тебя определенно в покое не оставят. Кстати, – вдруг вспомнила она и выпрямилась. – Старикан звонил моей маме, наводил справки.
– Какие? – помертвев от ужаса, выдавила я, хотя отлично понимала – какие…
– О том, с кем я вожу настолько близкие знакомства, чтобы могла привести к нему в квартиру. Старый хрыч…
– А Илана Григорьевна что?
– Ну, мама – кремень. Понятия, говорит, не имею, Света взрослая женщина, не отчитывается мне, с кем дружбу водит. Только вот я что думаю – он просто подтвердить догадку звонил, потому что вычислили тебя, пока мы от него домой ехали да в гостиницу сбегали. Квартира-то в ту же ночь полыхнула.
– Я думаю, что это кто-то из прежних кредиторов. Или кто-то из маминых дружков по покеру… а рано или поздно меня и здесь найдут.
– Слушай… – Светка вдруг сняла очки, что сделало ее лицо каким-то беспомощным, – а ведь покер… твоя мама могла брошь эту выиграть.
– Выиграть? Ты с ума сошла…
– Нет, Надя, погоди! – возбужденно зашептала Светка, покручивая очки в руках. – Кто-то мог расплатиться этой брошкой, не понимая ее цены! И вот еще что… ты сказала, что нашла и брошь, и деньги, и записную книжку в одном месте, так? – Я кивнула. – Вот! А прежде книжка лежала в столе?
– В столе, – не совсем понимая, к чему клонит подруга, повторила я.
– Тогда как она оказалась в компании вещей, явно не принадлежавших твоему отцу? Да еще спрятанной в книжном шкафу в муляже книги? Не понимаешь?
– Не совсем…
Светка вскочила и, водрузив очки обратно на кончик носа, проговорила, глядя мне в глаза:
– Надя, твоя мама это выиграла и спрятала. А в книжке есть какая-то запись, сделанная не твоим отцом, понимаешь? Там есть что-то, от чего она хотела тебя оградить. Я в этом уверена.
– Оградить?! Светка, прекрати! – взмолилась я, хватаясь за голову. – Ты серьезно думаешь, что мама позаботилась обо мне? Заложив перед этим квартиру и наделав долгов?
– Ты сама сказала – эта брошь страшно дорогущая и вполне могла бы покрыть все долги! – не сдавалась Светка.
– Тогда зачем она спрятала это так, что я в жизни не нашла бы, если бы не случайность, а?
– Она, скорее всего, надеялась сама как-то со всем разобраться, – не очень уверенно произнесла подруга.
– Тогда зачем под машину бросилась, если имела возможность все решить? Нет, Светик, мне кажется, тут все иначе. Она эту брошь у кого-то просто украла, – произнесла я и вдруг заплакала, уткнувшись лицом в колени. Говорить такое о матери оказалось невыносимо больно, у меня горело все лицо, а тело словно иголками кололи – настолько физически невыносимы были собственные слова. Мама, моя мама, которую я очень любила, хоть и была ближе к папе… неужели она смогла совершить такое? А если нет – мне же не будет прощения за то, что я посмела так о ней подумать…
Светка в ужасе молчала, моргая глазами за стеклами очков. Она, конечно, мне не верила, да я и сама не верила себе, не хотела верить. Но факты, факты…
– Нет, Надя, – проговорила наконец подруга, – я думаю, что ты все-таки ошибаешься. Просмотри записную книжку, это ведь не сложно, да? А почерк отца ты сразу отличишь от чужого.
Не знаю, почему она так настаивала на своей версии, но я невольно уцепилась за нее тоже – очень хотелось оправдать маму хотя бы в собственных глазах. Потому я молча покивала головой – собственно, я ничего не потеряю, если вечером полистаю книжку, спрятанную под ящиком тумбочки.
– Надюшка, мне пора, – извиняющимся тоном произнесла Светка, – пока до поселка, пока доеду…
– Конечно… идем, я тебя до шлагбаума провожу, дождь вроде поутих.
Вернувшись в палату, я заперла дверь, переоделась в пижаму и забралась в постель, решив, что на ужин сегодня не пойду. Меня слегка знобило – то ли простыла, то ли нервное, но руки ходили ходуном, а тело то и дело сотрясала мелкая дрожь. Я закуталась в одеяло, вынула из-под ящика книжку и углубилась в изучение страницы за страницей. У папы был красивый, каллиграфический почерк, я хорошо его знала – именно папа подписывал мои дневники и писал записки в школу, если я оставалась дома. Фамилии, номера телефонов – возле некоторых поставлены крестики, наверное, этих людей уже нет в живых. Папа записывал понравившиеся цитаты, их было довольно много, и я невольно зачиталась, забыв, что именно ищу в записях. Внезапно на одной из страничек я наткнулась на стихотворение:
Она выходит в сад босая
И, в темноту слова бросая,
Так горячо, как будто днем,
Беззвучно молится о нем.
Ночь не дает, увы, ответа,
Зачем, зачем все было это,
Слова пустые и любовь,
Все раз от раза, вновь и вновь…
Зачем все снова так, как прежде,
К чему безумные надежды,
Бег к цели, суета сует…
Ночь все-таки дает ответ.
Ты будешь жить и верить дальше,
В любви, слезах и даже фальши.
Не может ничего быть лишним,
Что в дар нам спущено всевышним.
<Ольга Пряникова>
Прочитав его, я с удивлением увидела, что внизу папиной рукой подписано: «Моя любимая жена восхитительно талантлива» – и поняла: автор этих стихов – моя мама. Это было открытием – мама никогда не говорила, что пишет стихи, мне кажется, я даже не видела, чтобы она их читала когда-то, а вот поди ж ты… Стихи мне понравились, а папа, видимо, был в восторге, раз переписал в книжку и даже обвел красной рамочкой в виде причудливых цветов. Как же, оказывается, мало я знала о собственных родителях…
Странную запись я нашла ближе к концу книжки. Странную, потому что сделана она была не папиной рукой – Светка оказалась в этом права. «Ленина, 46, Игнат». Больше ничего – ни телефона, ни фамилии. Я полезла в ноутбук, открыла карту города и ввела адрес – это оказались бани. Единственный сохранившийся в городе банный комбинат, отремонтированный, оснащенный новым оборудованием, с бассейном, баром и массажными кабинетами, он пользовался спросом, особенно в дни плановых отключений воды. Но и без этого, говорят, бани не пустовали, даже мы со Светкой однажды там были. Интересно, как эта запись попала в папину книжку, и непонятно, зачем ее сделали, потому что почерк был мамин, а информации эти два слова и две цифры не несли на первый взгляд никакой. Пролистав книжку до конца, я ничего больше не нашла, а что делать с найденным, тоже пока не знала. Можно попросить Светку поехать в бани и узнать, кто такой Игнат, но мне почему-то это показалось глупым. Кстати, интересно, Игнат – это имя или кличка, от фамилии, например? И что-то такое вертелось в голове… Игнатенко, Игнатов, Игнашин… нет… Игнатюк! Точно – Игнатюк же! Эта фамилия всплыла в памяти и тут же обросла буквами, сложившимися сперва в строчки, а потом и в статью целиком. Михаил Игнатюк, банкир, меценат, уважаемый пожилой господин с красивой седой шевелюрой и тонким шрамом на подбородке – я даже фотографию вспомнила так отчетливо, как будто видела вчера. А статья была о том, что в прошлом меценат и благодетель был обычным «боевиком» одной из городских группировок, деливших между собой сферы влияния еще в девяностых. Особых доказательств его криминальной деятельности найдено не было, так, намеки, но странность заключалась в том, что через неделю после выхода статьи журналист Витя Жариков погиб, врезавшись в столб на совершенно пустой дороге. Никаких свидетелей, никаких записей на камерах наблюдения – они в тот вечер вообще оказались выключенными. Сейчас все это уже не казалось мне цепью случайностей. Надо только понять, как связан Игнатюк с Игнатом, чье имя записано в папиной книжке. И тут у меня родился безумный, но единственный доступный план. Только для этого мне нужно пару раз выйти с территории клиники.
