Кулаки его непроизвольно сжались, по плечам, рукам, спине, шее прокатились волны предвкушающих схватку мускулов. В голове зашумело.
Эх, жалко, Аленка его сегодня не увидит! Хотя она, наверное, пришла бы в ужас, поэтому так даже лучше. Потом он просто поставит ее перед фактом. Свершившееся обсуждать бессмысленно и глупо. Тем более что он ведь не просто так — он заработает наконец денег. Пусть, с официальной точки зрения, он еще пацан — ха, как же! Мальчишка от взрослого мужчины чем отличается? Тем, что сам решает проблемы. Он принесет кучу этих дурацких денег, и это сразу решит массу проблем. Первым делом — снять для них с Аленкой какое-нибудь жилье. Нельзя ей оставаться со своей семейкой — это ж не дом, это притон какой-то. И он, как полагается взрослому мужику, сможет наконец ее оттуда вытащить. Потом… потом — родители. В первую очередь — мать. Можно будет прямо у нее спросить: сколько ты получаешь в своей конторе, где из тебя только что веревки не вьют? Сколько можно горбатиться на этих упырей? — он как будто видел этот будущий диалог. И недоумение матери, и собственную уверенность: куда деваться, спрашиваешь? Для начала съезди в санаторий, отдохни. Вместе с отцом. На месяц, на два, на сколько нужно — не проблема. Ах, на какие шиши? Пожалуйста, мамочка, вот, получи — все по-честному, все заработанное. И костюм новый отцу купи, и себе чего-нибудь — деньги будут, я еще заработаю, не беспокойся.
Очнулся Борис от встревоженного братнина шепота:
— Ты чего, на ходу спишь? Ох, зря мы пришли, ты глянь, какие рожи, жуть, как в триллере каком-нибудь. Слуш, мож, пока не п-поздно, с-свалим от-тсюда? — Глеб от волнения даже заикаться начал, постукивая зубами, как в ознобе. — И у тебя самого физия — бр-р. Как закаменел весь. И глаза стеклянные. Эй, братишка, ты…
— Не боись, — Борис растянул непослушные, точно резиновые губы в некое подобие ухмылки. — Вот увидишь, я их всех сделаю! Сделаю! Будет им небо в алмазах!.. А ты под руку не каркай, настрой мне не сбивай. Боишься — топай домой, не держу.
— Вот прям! Так я тебя, дурака, одного тут и оставлю! — Глеб слегка приободрился: оказывается, напугавший его стеклянный взгляд не просто так, а — настрой. Значит, братишка знает, что делает, и мешать ему не стоит. Впрочем, его все равно не переубедишь. Глеб и сам был такой. Ну, или почти такой. Фамильная черта. Оба в отца пошли. Тот, как Ломоносов, в Москву пешком притопал. После детдома. Ему там направление в техникум после восьмого класса выдали — типа вот твоя стезя, ползи и не рыпайся. А он рванул в большую жизнь. Добрался до столицы, а там не к бомжам подвальным прибился — подсобником на стройку. Спал в бытовке, потом угол в рабочем общежитии дали. В вечернюю школу пошел, потом в Строгановку. Там на такого абитуриента рты пораскрывали: сирота, лимитчик, после вечерней школы. Таких без блата только в тюрьму берут, а этот… А «этот», ко всему прочему, еще и чуть не всю Третьяковку в блокнотик перерисовал. Точнее, в одиннадцать альбомов. Вот и взяли. Поохали, поахали, но — взяли. Такой вот у них батяня — со стержнем внутри, как говорится. После, правда, он через стержень этот и жизнь свою наперекосяк своротил, но это уже к делу не относится.
— Ты пшикалку-то свою не забыл? — спросил вдруг Борис. — Здесь накурено, как в последней пивнушке, как бы твоя астма тебя не скрутила.
— Ай, молодец! — Глеб сердито дернул плечом. — Вспомнил про брата. Вот вовремя! Про Аленку не вспомнил? Что она скажет, когда…
— Тц-ц! — Борис, приостановившись. — Когда надо, узнает, а пока смотри у меня! Да не дрейфь, я в порядке. Это они… ну, они еще не знают, кого в берлогу пускают…
Нет, в нем не было ни самоуверенности, ни дурного, от непонимания опасности, щенячьего задора. Он просто знал, что победит. И сегодня, и завтра, и когда угодно. Потому что так, как он, не может никто. Борис и сам не знал, откуда в нем взялась эта странная способность, но, когда он дрался, время как будто растягивалось, все вокруг становилось как в замедленной съемке. Вот противник делает обманный финт, вот выходит на удар… Ему, противнику, кажется, что его движения молниеносно стремительны, и, собственно, так оно и есть. Но для Бориса эта «стремительность» превращалась в цепочку стоп-кадров: щелк-щелк-щелк — разложенный на стадии обманный нырок, щелк-щелк-щелк — медленный, как полумертвый замах, потом удар… Рука «летит» сквозь вязкий плотный воздух… но Бориса в точке удара уже нет! Ушел. И не просто ушел — успел перегруппироваться и поймать соперника на встречный удар. Упс! И не успевший ничего понять бедолага, пытаясь сфокусировать расплывающийся взгляд, жадно хватает ускользающий воздух.
Борис никому, даже Глебу, даже Аленке, не рассказывал про свою странную способность. Боялся сглазить. Покопался, правда, в научных, спортивных и медицинских книжках, но так ничего и не нашел. Почти ничего. Попалось описание нескольких похожих случаев, но что это за аномалия, откуда берется и, главное, насколько устойчива, этого ни спортивные, ни медицинские светила не объясняли.
Один такой спец, правда, предлагал что-то похожее на объяснение — про параллельные пространства: вроде бы человек движется сразу в нескольких «жизненных потоках», но осознает только один. Причем время в этих «потоках» (или мирах, Борис не очень понял) может идти с разной скоростью, и если человек по каким-то причинам оказывается в точке соприкосновения двух параллельных пространств… По правде сказать, дальше Борис просто запутался в предлагаемой спецом теории, больно уж много в ней труднопроизносимых терминов было накручено. А может быть, он не так уж и старался разобраться — по той же причине, по которой никому ничего не рассказывал. Боялся спугнуть необъяснимый талант. Когда сороконожку из детской сказки спросили, откуда она знает, какой ногой шагать — она задумалась. И разучилась ходить.
Быть такой разучившейся ходить сороконожкой совсем не хотелось. Вдруг, начав разбираться в истоках «замедленной съемки», Борис утратит эту чудесную способность? Этого Борису совсем не хотелось. И он старался особо на этот счет не задумываться.
Единственное, что было любопытно — обладает ли сходной способностью Глеб? У них же все как в зеркале. Только одно зеркало вогнутое, другое выпуклое. Ну или как два автомобиля с разными рулями: у одного правый, у другого левый. Ездят вроде одинаково, но… Черт его знает, как сказать, маршруты, что ли, разные? Глеб-то, он ведь все в небо поглядывает, как будто земли под ногами не чует. Борис же на земле плотно стоит, ему по-другому нельзя. Он боец: задерешь голову к облакам или, там, к звездам — бац, в открытый подбородок и прилетело. Так что звездами любоваться — это разве что перед сном, в тишине и безопасности…
Глава 3
Когда-то Клык был боксером. Вспоминать о спортивных успехах он не любил — должно быть, потому что до настоящих вершин так и не добрался. Не успел. Да, подавал большие надежды, да, сулили ему блестящее будущее, да, однажды дошел до финала пусть не мирового первенства, но почти столь же солидного международного турнира. И… после очередной травмы врачи объявили: следующее сотрясение мозга, даже самое легкое, будет последним. И пояснили более доходчиво: еще раз по голове получишь — либо помрешь, либо овощем станешь. Если бы не второй вариант, Клык, может, и не бросил бы ринг: смерть во время боя — не такая уж пугающая перспектива, боец он или кто? Но превратиться в овощ…
