Джин также пришел на мюзикл. Такое ему было не по вкусу, но шоу поразило его. В мою гримерную после шоу он зашел со словами: «Где ты научился так петь?» Питер тоже присутствовал. Он показал ту часть себя, которую я редко видел. После выступления мы отправились есть суши, и Питер сиял от радости, повторяя, что гордится мной. Время от времени от него исходили вспышки тепла, будь то в начале нашей карьеры или на первых порах турне в честь воссоединения, но его незащищенность делала его слишком осторожным и замкнутым, вытесняя тепло и открытость. В тот вечер, вдали от группы, когда ему ничего не угрожало, находиться с Питером было действительно приятно. В кои-то веки я чувствовал себя с ним как со старым другом.
Возвращаюсь на сцену театра «Пантаджес» в Торонто, где я играл в «Призраке оперы» с 1998 по 1999 годы
Мой сын Эван тоже пришел на шоу. Ему еще не было пяти лет, а мое лицо по сюжету мюзикла было довольно пугающим. Поэтому я отвел его в свою гримерную в театре «Пантаджес», чтобы он посмотрел, как наносят мой грим во время предварительной постановки шоу. Я хотел, чтобы он знал, что это был я под всем этим гримом. Думаю, это немного расслабило его. В один момент он посмотрел на меня и сказал: «Я люблю тебя, папочка». «Это все еще я, — сказал я. — Это просто макияж. Я тебя тоже люблю». Что-то в этом роде я делал перед гастролями Psycho Circus. Я решил, что в четыре года Эван наконец-то стал достаточно взрослым, чтобы посмотреть наш концерт, но я волновался, что он увидит меня в гриме без предупреждения. Поэтому перед турне я взял свою коробку с косметикой домой, и мы играли с ней вместе. Я показала ему, как рисую на лице звезду, а также продемонстрировал ему свои фотографии в полном образе. Мне хотелось, чтобы он связал все воедино, прежде чем увидеть меня на сцене.
После того, как Эван увидел меня в Призраке, он начал петь песни. Я достал ему детский костюм Призрака с маской, и он бегал в нем и пел. Каждый вечер, когда я перевоплощался в этого персонажа, мне открывались вещи, спрятанные глубоко внутри меня. Маска, скрывающая обезображенное лицо. Она преследовала меня. Призрак ошибся. Кристина в ужасе отшатнулась не от его лица, а от его души. Возможно ли, что Призрак был в некотором роде… Мной? Маска, скрывающая обезображенное лицо. Почему я никогда не противостоял врожденному дефекту, который бросил тень на всю мою жизнь? Почему я сжался в страхе перед ним? Почему я позволил ему помешать мне делиться с радостью с людьми, обнимать их? Что лишило меня полноты жизни? Маска, скрывающая обезображенное лицо. Неужели проблема поселилась и в моей душе? А если так, то как мне изгнать ее оттуда?
56
Планировалось, что я буду предпоследним Призраком перед тем, как этот мюзикл, который десять лет показывали в Торонто, снимут с репертуара. Но все пошло так хорошо, что театр выкупил контракт актера, который должен был меня заменить, и я отыграл свою роль до самого последнего шоу в октябре 1999 года. Злопыхания недоброжелателей лишь заводили меня, но особенное удовольствие мне приносило переворачивать сознание зрителей, считавших, что я просто какой-то придурок, который вознамерился испортить их любимый мюзикл. Конечно, случались и осечки. Однажды, во время сцены, где мой персонаж, облачившись в капюшон, пел «Point of No Return» — умиротворенный момент, при котором присутствовали только Призрак и Кристина, я напрочь забыл слова песни. Я шел навстречу девушке, пел соло, и слова вылетели у меня из головы. Из опыта рок-концертов я знал, что аудитория замечает твою реакцию на ошибку больше, чем саму ошибку, поэтому я просто продолжил петь тарабарщину. В конце концов я пришел в себя. После шоу я увиделся с Мелиссой Дай, великолепной женщиной с невероятным голосом, которая сыграла Кристину. С Мелиссой было приятно работать, а ее поддержка и дружба невероятно облегчили мой опыт в новом амплуа. Плюс между нами было что-то такое, что при других обстоятельствах я определенно бы развил глубже. «Ну не удивительно ли?» — сказал я ей. «Что?» — ответила она. «Я просто пел всякую ерунду во время “Point of No Return”». Мелисса выглядела смущенной. Она даже не заметила. Другие люди из актерского состава признались, что у них был подобный опыт, и они пели о цыплятах и утятах — обо всем, что приходило в голову.
Перед шоу я получал письма, которые отправляли мне на адрес офиса театральной труппы. Я получал удовольствие от их прочтения. Одна женщина писала, что это был ее любимый мюзикл, и она неоднократно ходила на него. На день рождения сестра подарила ей билеты на это шоу. Когда она узнала, что главную роль исполнял я, то была разочарована. Она ожидала худшего, но к концу мюзикла была совершенно очарована. Она хотела, чтобы я знал об этом.
Другое письмо, которое я получил от Анны Пиледжи, сотрудницы AboutFace, изменило мою жизнь. После просмотра «Призрака» в моем исполнении она сказала, что еще никогда не видела, чтобы актер так отождествлял себя с персонажем.
Ничего себе.
Конечно, я отождествлял себя с персонажем — маской, скрывающий обезображенное лицо, но как она это поняла? Я редко упоминал, что одно время вместо хирургически созданного уха у меня на голове торчал обрубок. Мне казалось, что она приоткрыла завесу и увидела настоящего меня. Она знала мой секрет. Далее в своем письме женщина рассказывала об организации AboutFace, которая помогала детям с различными особенностями лица. Она спросила меня, хотел бы я побольше узнать об организации и, возможно, сотрудничать с ними? Я набрал ее номер.
Меня сразу же поразило, как глубоко она понимает молодых людей, которые страдают от особенностей своей внешности. Конечно, она не знала моего секрета, хотя я сразу же решил рассказать ей о своей микротии и об операциях, которые перенес. Теперь, взглянув на меня с профессиональной точки зрения, она, возможно, осознала, что боль, которую я изображал на сцене, берет начало из реальности. Она рассказала о некоторых программах, которые проводила организация. Под конец она спросила, могу ли я рассказать детям и их родителям о своем опыте. Возможно, это был шанс исцелить свою душу. Я сделал глубокий вдох и произнес: «Да».
Пока я находился в эпицентре боли и хаоса, мне было невыносимо говорить о своем врожденном дефекте. Однако моя жизнь поменялась, и теперь обстановка располагала к тому, чтобы быть открытым. Наверное, можно было бы поговорить с детьми и просто поднять им настроение на правах так называемой знаменитости. Но я знал, что не собираюсь этого делать. Я не собирался просто болтать с детьми. Я хотел раскрыть что-то в себе. Для меня это была возможность получить что-то, поделившись с людьми тем, что я пережил. Я согласился пойти в офис AboutFace и встретиться с группой детей и их родителями. Перед этой первой встречей я чувствовал определенное беспокойство, но мое непреодолимое и при этом нереализованное желание сделать это затмило любой страх. Я не знал, чем обернутся первоначальные переговоры, но твердо был уверен, что просто обязан сделать это. Каким бы удручающим мне ни казалось собственное состояние, из разговоров с Анной я понял, что многие из этих детей сталкиваются с гораздо более серьезными лицевыми особенностями. Мне не хотелось, чтобы они думали, будто я поставил себя с ними в один ряд, но я хотел, чтобы они знали, через что я прошел эмоционально и где в итоге оказался. Когда окружающие люди были вынуждены вести себя так, будто мое ухо и моя глухота не представляют из себя ничего особенного, это, как ничто другое, усиливало чувство отчуждения. Такое отношение не помогало мне справиться с реальностью, с которой я сталкивался каждый день. Я хотел объяснить, что моя жизнь была тяжелой, одинокой и полной боли. Я хотел, чтобы они признали: им будет нелегко. Возможно, что никто до меня не говорил им этого. Возможно, для них было бы глотком свежего воздуха услышать: «Да, для человека с дефектами лица успеха достичь труднее, счастье найти сложнее и преимуществ у него меньше». Я также надеялся достучаться до родителей детей, чтобы те также признали все это. Я хотел убедить их, что дело не в жестокой любви. Речь шла не о том, чтобы зарыть голову в землю.
