А тут еще в Петрограде перестали ходить трамваи. Марии Федоровне с дочерью приходилось практически ежедневно в вечно промозглую питерскую погоду пешком добираться до балетной школы. Путь был довольно далекий: несколько километров через всю Садовую до Театральной и обратно. Шагать по трамвайной линии казалось не так скользко и не так страшно. Ножки маленькой танцовщицы получали дополнительную нагрузку.
Уланова вспоминала:
«Наряду с трудностями житейскими были интересные выступления в театре. Мы попали туда с первого года поступления в школу, совсем маленькими. Мне льстило, что меня с несколькими девочками выбрали из многих первоклашек для участия в настоящем спектакле Академического театра оперы и балета. Правда, «участие», пожалуй, слишком громкий термин для тех нескольких «ползающих движений» на животе, которые мы, изображавшие божьих коровок, должны были делать в балете «Капризы бабочки». На спину нам крепили панцирь с крапинками, а лицо закрывали прозрачной шелковой масочкой с разрезами для глаз и рта. Тем не менее этот дебют дал первое ощущение сцены, и первый испуг перед черной бездной зрительного зала, и первую радость от сознания, что всё, слава богу, сделано правильно, в согласии с музыкой и счетом, преподанным тебе еще в классе».
Балетные дни, когда Галю занимали в детских танцах, добавили ей с мамой вечерние путешествия в театр и ночные — домой. Шли они под руку через осажденный врагом, смертью, болезнями, голодом и холодом Петроград с чемоданчиками, где лежали бережно подготовленные для спектакля заштопанные трико, залатанные пачки, перешитые хитоны, перья и всякая мишура, дефицитная в революционные годы; шли, чтобы предстать перед закутанными зрителями полуобнаженными, стройными, грациозными сказочными персонажами. И никто не замечал, как их насквозь пробирал закулисный сквозняк. До конца своих дней с содроганием и гордостью вспоминала Галина Сергеевна то время.
В «незабываемом 1919-м» Ленин гениально поймал ритм времени. «Промедление смерти подобно» — вот тот динамичный, упругий посыл, который определил лозунг эпохи: «Время, вперед!»
Революционные завоевания воспринимались и участниками, и врагами, и сторонними наблюдателями как сгусток энергии небывалой мощи. Победа пролетариата вдохнула исключительный пафос в нарождавшийся советский балет. Ритм надрывных слов, несшихся тогда с трибун и со страниц газет, переплавлял классические па в «стальной скок» и «красный вихрь». «Перед всеми нами — большими и маленькими, маститыми и новичками — открылись огромные творческие перспективы. Хочешь ставить — пожалуйста! Хочешь преподавать — студий и кружков без конца. Хочешь дискутировать по вопросам искусства — никогда столько не спорили о балете. Хочешь танцевать — попробуй свои силы; если докажешь свое право на внимание — тебя поддержат», — писал Федор Лопухов.
Как-то раз Марина Семенова сказала автору этих строк, что всем в своей жизни обязана Октябрьской революции. Первая реакция на ее слова: с таким талантом и при царе не пропадешь. Но потом пришло понимание, что революция дала ей героическую тему, наполнила творчество небывалым воодушевлением, в конце концов изменила масштаб самого звания «балерина».
Уланову на первых порах ее карьеры опрометчиво записали в «семеновское поколение». Однако в лирических партиях она поражала самодостаточным ритмом движений, своеобразным постижением исполняемых образов. Именно ее творчество внятно определило понятие «советский балет». Поэтому об Улановой первой из всех послереволюционных выпускниц хореографического училища были написаны монографии таких крупнейших критиков, как В. И. Голубов-Потапов и В. М. Богданов-Березовский.
Образы Улановой никогда не были над временем, вне его. Она понимала происходящее и умела обернуть его в свою пользу. Она всегда относилась к своему XX веку с почтением и трепетом, без жеманства, заигрывания и панибратства. Конечно, «времена не выбирают», но выбирают, как в них существовать.
У каждого человека своя наука жить и «наука побеждать». Уланова являлась ревностным прозелитом советского строя, ибо всегда помнила, что не феи сказочного царства-государства, а люди из крови и плоти, фанатично преданные делу большевистского преобразования мира, стояли у колыбели ее феноменальной карьеры. Личностные качества балерины были воспитаны этим временем.
В 1954 году журнал «Новый мир» опубликовал в мартовском номере большой очерк Галины Сергеевны «Школа балерины», который, кстати, был издан отдельной книгой во многих странах мира. Его искренний тон подкупает и умело перекрывает суть написанного:
«И только в наше время человек — во всём многообразии своих эмоций и поступков — оказался куда более достойным занять центральное место на балетной сцене. Это неизмеримо усложняло задачи хореографического театра. Но ведь и эпоха наша куда сложнее, глубже, интереснее.
Новая идеология побеждала и в этой, едва ли не самой консервативной, области искусства. «Всё в человеке, всё для блага человека!» — эта основополагающая идея советского гуманизма, идея веры в человека, в его силу, красоту, волю к борьбе за счастье — стала девизом современного балетного театра».
О ГАТОБе неусыпно пекся новый управляющий академическими театрами Петрограда Иван Васильевич Экскузович, принявший эту должность в 1918 году по рекомендации наркома просвещения А. В. Луначарского. Он тонко почувствовал новые веяния и, тактично поддерживая артистов, мудро устранялся от влияния на репертуарную политику. Почти два века русское хореографическое искусство следовало заведенному распорядку ради достижения высокого мастерства. Результаты оказались столь впечатляющими, что нешуточное намерение советского правительства упразднить в Москве и Петрограде балетные труппы провалилось. «Мы, наверное, найдем в конце концов выход… без закрытия двух главных театров республики, которые мы продержали ценою больших жертв и для себя, и для артистов в течение самого трудного времени», — сообщал Ленину в 1922 году истинный спаситель русского академического балета Луначарский.
Перескочив через пропасть Гражданской войны и разрухи, отечественная хореография умудрилась остаться в блистательной форме. Это не ускользнуло от внимания работавшего за границей Михаила Фокина, писавшего в 1923 году из Нью-Йорка петроградским коллегам: «Русский балет — первый в мире, а несравненный балет перенесет всё, сохранит старое, создаст новое и докажет, что это не забава, а истинное искусство, которому можно посвятить всю свою жизнь».
Привитые в училище дисциплина и ответственное отношение к профессии оказались не подвластны никаким революционным потрясениям. Правда, балетные нравы тоже демонстрировали незыблемость. «Мелкие специфические интересы кулис волновали нас не меньше, чем разыгравшиеся за стенами театра грандиозные события», — признавалась прима-балерина Елена Люком.
В 1919 году количество балетных представлений увеличилось. Это тем более удивительно, если принять во внимание, что артисткам приходилось танцевать в изношенных туфлях чаще всего кустарного производства, калечивших ноги. Управлявший балетной труппой Леонид Леонтьев называл танцовщиц «полуинвалидами». И всё же наработанный технический потенциал позволял им на достойном уровне выступать в классическом репертуаре.
