Вскоре Александр Александрович был награжден орденом Святого Владимира первой степени с мечами. В рескрипте говорилось:
«Благоразумные распоряжения Вашего Императорского Высочества во время командования отдельным значительным отрядом в действующей армии, вполне соответствующие видам главнокомандующего и общему плану кампании, дают Вам право на особенную Нашу признательность; предводительствуемые Вами храбрые Наши войска неоднократно отражали все нападения превосходившего их численностью неприятеля и выказали при том свои превосходные качества».
По воспоминаниям сослуживцев, Александр Александрович был прост и демократичен в кругу офицеров. Ведь среди военных он чувствовал себя свободно.
Именно на войне цесаревич обзавелся окладистой бородой, ставшей позже легендарно-распознаваемой приметой облика русского монарха. Начиная с первого императора Петра I, никто из царей бороды не носил. Александр Александрович возродил старую традицию, которой потом будет следовать и его сын Николай II.
Вообще-то, на время ведения боевых действий Александр II официально разрешил офицерам носить бороды. Как известно, «запретный плод» сладок, и в армии почти все офицеры начали отращивать бороды. Даже двадцатилетний великий князь Сергей Александрович решил носить бороду.
На фронте складывалось настоящее боевое товарищество. По рассказам участников событий, шатер Александра Александровича был центром полевой жизни офицеров. В шатер собиралось к завтраку и обеду до сорока человек. Порой бурно обсуждали фронтовые события, порой коротали время в непринужденной беседе.
Оставшись один на один с собой в те трудные месяцы «болгарского похода», Александр много размышлял о долге, чести, жизни и смерти. Но не забывал он и о детях. 2 октября 1877 года написав Минни, он сделал приписку для сыновей и ласково добавил:
«Благодарю Вас, мои душки, Жоржи и Ники, за Ваши письма. Мне очень скучно и грустно без Вас, и я часто думаю о Вас и о душке Ксении…
Как давно мы не виделись, и я думаю, что Вы меня совершенно забыли… Как мне хочется скорее к Вам, назад, домой, но нечего делать. Когда служишь, так думать о своих не приходится, а надо исполнять свой долг! Целуйте за меня крепко Мамá и душку Ксению. Молитесь за меня и за всех наших молодцов солдат. Обнимаю Вас крепко, мои душки. Постоянно думаю и молюсь за Вас».
Первая утрата Императорского дома
Из «Полного послужного списка наследника цесаревича Александра Александровича»:
«1877 год. 12 октября.
Участвовал:
— в усиленной рекогносцировке неприятельского расположения войсками Рущукского отряда под личным своим начальством».
В начале октября появилась информация о возможном отходе значительной части неприятельских сил из-под Ру-щука и Кадыкиоя.
Цесаревич решил прояснить обстановку и приказал 12 октября произвести рекогносцировки перед фронтом обоих корпусов его отряда. В этих скоротечных боевых разведывательных акциях были задействованы два отряда. Один действовал в направлении на Рущук, а второй — на Кадыкиой.
За действиями отрядов, осуществлявших рекогносцировку, наблюдал сам цесаревич.
Благодаря успешному проведению боевых разведывательных акций выяснилось, что Кадыкиой не только занят весьма прочно, но и представляет собой укрепленный лагерь. Не менее укрепленной была позиция турок и у Соленика.
Во время рекогносцировки у Иован-Чифтлика в восемь часов утра был сражен наповал пулей в голову князь Сергей Максимилианович Романовский, герцог Лейхтенбергский. Все случилось, когда он выехал на боевую линию и приостановил коня на кургане у спуска в деревню. Пуля угодила в околышек фуражки левее кокарды. Смерть наступила мгновенно.
Смерть двоюродного брата произошла на глазах у цесаревича.
Александр Александрович приказал руководить ходом боя своему родному младшему брату великому князю Владимиру, а сам поскакал в сторону убитого Сергея.
Князь Романовский, герцог Лейхтенбергский, носивший титул «Императорское высочество», стал первым членом Российского императорского дома, погибшим на войне.
Двадцативосьмилетний молодой принц был общим любимцем. «До того нас всех поразила смерть бедного Сережи Лейхтенбергского, — писал Александр Александрович жене, — ты можешь себе представить, когда видишь человека веселого, здорового еще за несколько часов и вдруг узнать, что он убит, это до того поражает, что не отдаешь себе ясного отчета в том, что случилось…
…В 8 ч. вечера после обеда мы перенесли тело бедного Сережи из его домика в здешнюю болгарскую церковь. Эта церемония по простоте обстановки и при чудной лунной ночи была удивительная.
Несли его на носилках для раненых, и эти носилки уже были, как видно, много раз в употреблении, потому что они покрыты были кровью.
Несли я, Сергей и все наши; впереди шли офицеры Невского и Софийского полков вместо певчих и отлично пели и мои конюшенные люди с факелами, а солдаты кругом с фонарями, а сзади священник и все остальные. Никогда я не забуду это печальное шествие.
В церкви поставили тело на тех же носилках на пол, а тело прикрыли его пальто, и сейчас же отслужили первую панихиду, и, могу сказать, положительно все молились усердно и искренно о бедном товарище. При церкви постоянно находится офицерский караул попеременно, один день мои атаманцы, а другой день от батальона Бендерского пех[отного] полка. Кроме того, 2 часовых у тела и постоянно дежурят день и ночь у тела, сменяясь попарно: Сергей, Эжен, Стюрлер, Воронцов, Литвинов, Ники Долгорукий, все мои адъютанты и все офицеры моего отрядного штаба».
Александр Александрович тяжело переживал гибель двоюродного брата, которого искренне любил и уважал. Но война не давала возможности расслабиться и предаться личным переживаниям. Даже в письмах любимой жене появлялось все больше деловых тем.
В письме от 4 ноября 1877 года из болгарского села Брестовец цесаревич сообщал Минни: «Вчера в 11 часов утра получил посланные тобой вещи для офицеров и солдат. Первый транспорт уже роздан во все части, где в каждом полку устроена была лотерея и доставила большое удовольствие людям; и этим путем никто не был обижен, а иначе не знаешь, как раздавать вещи. Тюк с 20 пудами табаку, который по ошибке остался в Систове, я на днях получил и послал в части…
Если будешь еще присылать, то, пожалуйста, побольше табаку и именно махорки; это главное удовольствие бедных солдат, и даже более удовольствие им делает махорка, чем чай, который они получают иногда от казны, а табак никогда… Одеяла, чулки, колпаки и проч. — все это хорошие вещи и нужны. Папиросы для офицеров тоже нужны, здесь трудно достать и дороги…»
Цесаревич был серьезно обеспокоен состоянием военно-медицинского обеспечения. Он писал о переполненных госпиталях, о больных и раненых, одетых в грязное белье, в котором их перевезли. «…Некоторые в сапогах и мундирах; рубашки у многих были все в крови, совершенно запекшейся, как они были вынесены из дела, хотя некоторые лежали в госпитале по 5 и 6 дней…
