Короче говоря, это были либеральные и даже радикальные (потому что Белинский, несомненно, был настроен радикальнее большинства членов своего кружка) принципы и ценности, которые Некрасов принял и в которые безоговорочно верил до конца жизни. И усвоил их не по книгам — Белинский вряд ли требовал, чтобы он читал Гегеля или Фейербаха, своих тогдашних кумиров. Некрасов не то чтобы не мог прочесть и понять их — его серьезный цепкий ум никогда ни у кого не вызывал сомнений (чрезвычайно умным человеком его впоследствии называли кумиры молодежи Чернышевский, Писарев, Михайловский), но не имел склонности к абстрактному теоретическому мышлению и не стремился погружаться в философские глубины. Он усвоил эти идеалы по разговорам с Белинским. (Тургенев так вспоминал впечатления от речи великого критика: «Не было возможно представить человека более красноречивого в лучшем, в русском смысле этого слова: тут не было ни так называемых цветов, ни подготовленных эффектов, ни искусственного закипания, ни даже того опьянения собственным словом, которое иногда принимается и самим говорящим, и слушателями за «настоящее дело»; это было неудержимое излияние нетерпеливого и порывистого, но светлого и здравого ума, согретого всем жаром чистого и страстного сердца и руководимого тем тонким и верным чутьем правды и красоты, которого почти ничем не заменишь».) Сыграла роль, конечно, и «влюбленность» в великого критика, столь характерная для людей, тесно с ним соприкасавшихся. Литературный критик Павел Васильевич Анненков, в то время только что вернувшийся из заграничной поездки, много позднее вспоминал: «В 1843 году я видел, как принялся за него (Некрасова. — М. М.) Белинский, раскрывая ему сущность его собственной натуры и ее силы, и как покорно слушал его поэт, говоривший: «Белинский производит меня из литературного бродяги в дворяне». Неизвестно, насколько эти мысли были для Некрасова новы, перевернули ли они его мир или он отчасти был уже подготовлен к их восприятию. Сам поэт встречу с Белинским осмыслял как своего рода второе рождение, пробуждение сознания.
Конечно, Белинский не учил Некрасова писать стихи и прозу, и не только потому, что не считал возможным научить писателя писать, но и потому, что не видел у молодого литератора серьезных перспектив. Но разговоры об искусстве и его подлинном значении, несомненно, между ними велись: оба были критики, и Белинский именно в этой области мог выступить как практический руководитель. Стремление отвечать на серьезные запросы публики, заниматься современными животрепещущими вопросами общественной жизни, которое уже появилось у Некрасова, конечно, было близко и Белинскому. Но одной современности было недостаточно для подлинной литературы, как ее понимал великий критик. Некрасову запомнился диалог, который, без сомнения, выражает едва ли не самое важное наставление касательно искусства, данное ему наставником: «…Белинский сказал: «Вы верно смотрите, [но] зачем вы похвалили «Ольгу»?» — «Нельзя ругать всё сплошь, говорят». — «Надо ругать всё, что нехорошо, Некрасов, нужна одна правда».
Вот эта «одна правда», собственно, и составляет основу эстетических взглядов позднего Белинского. Безусловно, понятие «правда» неоднозначное. Критик имел в виду бескомпромиссное отношение к действительности, неуклонное следование своим убеждениям (и конечно, способность отказаться от них, если они оказываются неистинными). В искусстве правда — это не просто точность, верность бытовых подробностей (эту правду Некрасов уже и сам понял благодаря своему художественному опыту); это непременно искренность моральных оценок писателя, бескомпромиссность в поиске и донесении до читателей глубинных причин изображаемых фактов. С этой точки зрения нет «низкой» реальности, любая реальность становится «высокой», если увидена в свете по-настоящему высоких ценностей и идеалов. И конечно, правда предполагает недопустимость для честного литератора невынужденных компромиссов, непростительность подмены стремления к истине необязательными прагматическими соображениями. Подлинные задачи искусства никогда не определяются простой прагматикой — эта мораль для мелкого журналиста Некрасова была, конечно, особенно актуальна. Он принял ее в том числе и потому, что все эти принципы не противоречили, по Белинскому, возможности личного обогащения: капитал, нажитый умом и честным трудом, не мешает следованию правде в литературе и в предпринимательстве.
Всё это также было принято Некрасовым и осталось его идеалом писателя, редактора, издателя до конца жизни. Как ни странно, это было в том числе прагматично, поскольку войти в тот круг, в котором главенствовал Белинский, стать частью этого круга, не имея никаких убеждений или имея убеждения «неблагородные», было нельзя. Допускались нюансы, личные предпочтения, расхождения в деталях, но базовые ценности должны были быть общими, приемлемыми для всех единомышленников. Кроме того, Некрасов чувствовал, что в новую эпоху было выгоднее иметь убеждения, чем не иметь их. Убеждения, страстно и ярко отстаиваемые, выводили в люди, поднимали на вершины литературы и журналистики; люди без убеждений оставались в убогой массе «литературных тлей».
Белинский не только заполнил идейный вакуум, позволил обрести жизненные ценности, но и свел его с людьми своего круга и сделал это намеренно, считая «ученика» ценным приобретением для них всех. Иван Сергеевич Тургенев вспоминал, как Белинский «летом 1843 года… лелеял и всюду рекомендовал и выводил в люди Некрасова». На квартире у Белинского Некрасов познакомился с Тургеневым (и это, думается, второе по значению его знакомство в это время), только что издавшим поэму «Параша» — первое серьезное произведение, понравившееся Белинскому. Несомненно, Белинский же представил его Василию Боткину, Павлу Анненкову, Константину Кавелину, Николаю Тютчеву, Михаилу Языкову и другим петербургским литераторам и просто близким ему людям. Сделалось существенно более близким знакомство Некрасова с Панаевым. Позднее он познакомился с Герценом, Огаревым, историком Тимофеем Николаевичем Грановским, врачом и переводчиком Николаем Христофоровичем Кетчером и другими представителями уже московской части круга Белинского. А. Я. Панаева в воспоминаниях передает (может быть, не очень точно), как примерно Белинский представлял Некрасова своим друзьям и единомышленникам:
«Когда коснулись низменной литературной деятельности Некрасова, то Белинский на это ответил:
— Эх, господа! Вы вот радуетесь, что проголодались, и с аппетитом будете есть вкусный обед, а Некрасов чувствовал боль в желудке от голода, и у него черствого куска хлеба не было, чтобы заглушить эту боль!.. Вы все дилетанты в литературе, а я на себе испытал поденщину. Вот мне давно пора приняться за разбор глупых книжонок, а я отлыниваю, хочется писать что-нибудь дельное, к чему лежит душа, ан нет! надо притуплять свой мозг над пошлостью, тратить свои силы на чепуху. Если бы у меня было что жрать, так я бы не стал изводить свои умственные и физические силы на поденщине».
Друзья Белинского были вынуждены глядеть на Некрасова глазами своего лидера, видя в нем воплощение идеального предпринимателя, практического человека, честного труженика, существенно недотягивающего до их уровня образованности, неспособного говорить с ними о тонкостях гегелевской или прудоновской философии, но «честного», разделяющего их ценности, их веру.
