Как это все назвать? Бурная деятельность? Этому нет определения. Письма, поэмы, дети, рынок, интриги, пляж, ходьба в холмах, слепость обожания и рациональная деловитость, лед и пламя, полная зрелость и детскость, не выветренная никакими шквалами с океана. Три разных ветра в день, все холодные. За сутки час-два тепла, либо дождь, либо ветер. А по ночам она читает Гёте, ее вечного спутника. Но Рильке уже услышал от нее: «Можно преодолеть мастера (например, Гёте), но преодолеть Вас — означает (означало бы) преодолеть поэзию».
Анну Тескову она просит отыскать у Чириковых во Вшенорах большую корзинку, перетрясти и переложить вещи, пересыпать их нафталином, а кроме того, ей нужны два летних платья, которые можно переслать по почте, и еще: «На дне корзины должна находиться толстая коричневая немецкая мифология, в переплете, с картинками. Gustav Schwab — Die schonsten Sagen des klassischen Altertums
[130]. Эту книгу нужно отправить отдельно, почтой, заказной бандеролью, не багажом. Она мне крайне нужна в возможно скором времени для II ч<асти> Тезея, которую пишу сейчас. Толстый, коричневатый, несколько разъехавшийся том. Там же имя с припиской: книга на всю жизнь».
Драматическая трилогия «Гнев Афродиты» начата еще в Чехии, летом 1923-го, позже переименована в «Тезея», по главному герою, которого в любви преследовал рок. Части трилогии — «Ариадна», «Федра», «Елена» — должны были называться по именам женщин, которых он любил. Третья часть написана не была. В Сен-Жиле МЦ переписала заново написанное в Чехии.
Рильке тоже недоумевал, почему она отстранилась от него, но — понял: это недоразумение, и, поняв, прислал МЦ несколько снимков своего одинокого жилища на горе — замка Мюзо — и две свои фотографии вместе с письмом от 8 июня 1926 года. Основным же содержанием конверта были стихи.
ЭЛЕГИЯ
[131]
Марине
О, потери Вселенной, Марина, падучие звезды!
Как ни рвись в высоту, не восполнить изъян мирозданья,
не умножить небес и святого Числа не урезать
ни душевным недугом, ни нашим свободным паденьем.
Исцеление наше равно безнадежности взлета.
Ничего не меняется? Все остается на месте,
и, зови не зови, ни прибавить уже, ни убавить?
Мы морская пучина, Марина! Мы небо, мы суша, Марина!
Март-апрель — это мы, и поет полевой жаворóнок
нашим голосом — песня, настигшая ветер! Ликуя,
зря стараемся — мы не чета нашей солнечной песне
и под собственной тяжестью, тягу земную услышав,
от восторга до жалобы тихо планируем наземь.
Что поделать, ведь жалоба — предвосхищение новой
тайной радости некой, до срока сокрытой во мраке.
Но пещерные боги уповают на гимны, Марина.
Как мальчишки, похвал дожидаются темные боги.
Так воспой их! Излейся в обильной хвале без остатка!
Всё, что зримо, — мгновенно. Как прикосновение к розе.
В африканском Ком Обмо вожди, приносящие жертву
у меня на глазах, нильских лилий воздушно касались.
Обещает спасение, крест начертив на воротах,
тихий ангел пролетом в одно неземное касанье.
Так и мы подаем только знаки друг другу, Марина.
Наше тихое дело — коснуться и не задержаться
над душой, обнадеженной нашим нечаянным жестом.
Вещь не любит хапуги, и собственник будет наказан
вещи внутренней мощью, не самодовлеющей вещи.
За черту бытия уносимые неумолимо,
мы познали Ничто, эту лютую стужу пространства.
К новым жизням влекло нас, Марина, лишь это, однако
нас ли только? Бесчисленны очи безликой Вселенной.
Человеческий род преисполнен поющего сердца,
глаз горящих и зрящих, подобие птиц перелетных.
Новый образ обрящет парящее преображенье.
Мрачных бездн посещать не обязано племя живущих.
Над осевшей могилой, набитой тоской по ушедшим
и незыблемым знанием, блещет плакучая ива,
на которой ушедшие, как молодые побеги,
дышат жизнью живой, не поломаны ветром весенним.
Сердце мира, Марина, увито лозой обожанья.
(Женский легкий цветок на нетленном кусте, понимаю,
понимаю тебя, растворяюсь в вечерней прохладе,
что коснется тебя очень скоро.) Туманные боги
нас обманом влекут, половину лепя к половине,
чтоб из двух полумесяцев нам получить полнолунье,
но победа за тем, кто построит высокую башню
в одиноких прогулках по тропам безлунных бессонниц.
Р. (Написано 8 июня 1926)
Он писал это стихотворение, сидя на согретой солнцем стене каменной ограды, среди виноградников, привораживая ящериц его звучанием.
Поразительно, но одновременно с ним — даже несколько раньше — она выборматывала нечто подобное, плывущее где-то рядом, вплоть до африканских ассоциаций:
Вернемся к корзине. О, эта корзина! 9 июня 1926-го МЦ пишет уже В. Ф. Булгакову:
