– А когда я его получу?
– В воскресенье. Он будет ждать тебя здесь, если ты сделаешь все так, как я просила.
Фэй чувствовала себя ужасно. Однако другого пути нет. Ей обязательно нужно раздобыть эти файлы.
Когда Жюльенна заснула рядом с ней, Фэй отложила книгу на ночной столик и поцеловала дочь во влажный затылок. Лицо дочери во сне было спокойным, однако в последнее время она несколько изменилась. Замкнулась, стала избегать общения. Фэй ощущала навязчивую тревогу и невольно ломала голову, какие там тайны у дочери и Яка. Скорее всего, нечто весьма банальное – типа того, что ей разрешают есть на завтрак мороженое. Но вдруг они скрывают от нее нечто важное?
* * *
Фэй лежала на спине в собственной постели – после операции на груди ей по-прежнему тяжело было спать на животе. В спальне царила духота. Фэй поднялась, напялила халат и вышла на балкон. Осенний воздух показался ей свежим и прохладным. Закурив, она опустилась в плетеное кресло. По Карлавеген время от времени проезжали машины, но в целом Стокгольм спал.
Прошло три года. Три увлекательных, утомительных, удачных года. Когда она позволяла себе ненадолго остановиться и поразмышлять над тем, что произошло за это время, всегда бывала потрясена.
За это время она создала успешную фирму, мудро вложила деньги, купила квартиру для себя и Жюльенны, а также вторую для Керстин, уверенно встала на ноги. Но, как это ни абсурдно, порой она спрашивала себя, не тоскует ли по Яку. Во всяком случае, по своей мечте о нем…
Может быть, поэтому ее ненависть не угасала? Это и есть главная причина того, что она продолжает следовать плану, намеченному три года назад? Само собой, за это время в ее жизни были и другие мужчины, но пока Як не вычеркнут из списков, она не решалась на серьезные отношения. Надо сосредоточиться на главном. Цель – главный смысл.
Иногда Фэй спрашивала себя, не пора ли остановиться. Ведь теперь у нее есть все. Она добилась успеха. Богатства. Социального статуса. Жюльенна с ней. Но в глубине души Фэй чувствовала, что этого недостаточно. Он отнял у нее так много… Растоптал ее так, что она едва смогла подняться… Простить она не сможет.
К тому же ее ненависть подпитывалась историями других женщин, которые она услышала за эти годы. Каждый день Фэй начинала с того, что читала новые рассказы на форуме интернет-магазина и на странице «Ревендж» в Инстаграме. Сколько в них жгучей потребности восстановить справедливость – вернуть себе утраченную гордость, дать сдачи, взять свое, отомстить…
В этом стремлении было нечто древнее. О мести говорится еще в Ветхом Завете. Око за око, зуб за зуб. Всё по справедливости. Теперь ею двигала не только личная ненависть – ее поддерживали голоса тысяч и тысяч женщин. Она разбудила нечто такое, что слишком долго покоилось во сне.
Их ярость стала ее яростью. А ее гнев – их гневом.
Стряхнув пепел, попавший на халат, Фэй потянулась к мобильному телефону, открыла «Спотифай» и негромко включила песню «Элис» группы «Эльдкварн».
Мама всегда любила «Эльдкварн». Без конца могла рассказывать, как она видела их вживую – и даже поймала медиатор Плюры Йонссона. Все это случилось до того, как она познакомилась с папой, – после этого музыка для нее смолкла.
Песня и сигарета отбросили Фэй на тридцать лет назад – в детство, во Фьельбаку, в дом, где они жили. Она, Себастиан, мама и папа…
На маленьком столике перед ней лежала почта. Поверх стопки – очередное письмо от папы. Всех тех, кого она когда-то знала, уже нет. Остался только папа. Он узнал ее, когда газеты начали писать о «Ревендж», – и снова, после многолетнего перерыва, стал писать ей письма. Поначалу – раз в неделю. Потом – два. Потом три. Фэй никогда их не открывала.
Она поручила своему адвокату внимательно следить за правовой стороной дела. Сейчас его не должны освободить. Фэй знала, как с этим обстоит дело в Швеции. Это только называется «пожизненным заключением». Рано или поздно всех выпускают. И ее отца тоже выпустят. Но только не сейчас. Ни за что на свете. Прежде она должна довершить начатое.
Взяв в руки письмо, Фэй поднесла к нему сигарету, с неописуемым облегчением наблюдая, как оно горит.
Фьельбака – тогда
Шум моря за окнами моей спальни не мог заглушить голоса из кухни. Они звучали все громче; папин – со злостью, мамин – с мольбой. Она по-прежнему надеялась, что ей удастся остановить неотвратимое. Ссорились они из-за меня. Я забыла убрать за собой, когда перекусывала после школы. Как я могла забыть? Ведь знала, что папа терпеть не может, когда что-то остается на столе. Кроме тех случаев, когда ел он сам. Он никогда за собой не убирал, а мы, остальные, должны были всегда поддерживать стерильность и чистоту. Я, мама и Себастиан.
Мама, как всегда, взяла вину на себя. Я обожала ее за это. И еще мне так страстно хотелось стать большой, высокой и сильной, чтобы ей не пришлось брать на себя наказание за то, что натворила я… Но пока я была такой маленькой, папа не решался на меня набрасываться. Когда я делала что-то не так, он сжимал кулаки, но опасался, что сломает мои хрупкие косточки – ударит меня посильнее и зашибет насмерть. Так что сливал все на маму. Она была покрепче.
В первый раз я поняла, что все боятся папу, когда мне было пять лет и я впервые пошла с ним в магазин «Ика». Там он купил свой обычный набор: пару пачек сигарет, большую шоколадку и газету «Экспрессен». Ни мне, ни Себастиану шоколадки обычно не доставалось.
Когда мы подошли к кассе, какой-то мужчина встал в очередь впереди папы. Он положил свои покупки на ленту как раз в ту минуту, когда папа собирался сделать то же самое. Судя по одежде, это был какой-то дачник. Кассирша метнула на меня испуганный взгляд. Меня поразил ее страх перед папиным гневом.
Папа не мог смириться с тем, чтобы какой-то вонючий дачник, как он сам говорил, протиснулся впереди него. Позднее я услышала, что того человека отвезли в больницу в Уддевалле с двумя сломанными ребрами.
Учебник математики передо мной так и лежал открытым на той же странице с того момента, как в кухне послышались первые удары. Деление. На самом деле все очень просто. Цифры даются мне легко. Но когда посыпались удары, я бросила ручку и зажала уши ладонями.
Рука, легшая мне на плечо, заставила меня вздрогнуть. Я проигнорировала появление Себастиана, продолжая зажимать руками уши. Уголком глаза видела, как он сел на мою кровать. Закрыв глаза, прислонился к стене, пытаясь, как и я, отрешиться от происходящего.
Я замкнулась в своем пузыре. В нем не было места ни для кого, кроме меня.
Фэй повстречалась с Крис в «Гранд-отеле», чтобы поужинать вместе и выпить пару коктейлей. Строго говоря, никакого желания веселиться у нее не было – она лишь ждала, чтобы выходные скорее прошли: ей не терпелось узнать, удалось ли все Жюльенне. Но понимала, что лучше пообщаться с Крис, напиться, снять кого-нибудь, чем сидеть дома в одиночестве и лезть на стены от тревоги. Метрдотель накрыл им столик на веранде, с видом на воду и Королевский дворец. В зале слышался гомон голосов. В баре по другую сторону красивый женский голос пел под аккомпанемент фортепиано «Heal the World».
