– Я-то их не видела, некогда мне в окна посматривать… Проходите к барыне, господин Пушкин. Она все подробно расскажет…
Чудеса продолжались.
Из обширной прихожей, в которой когда-то оставляла шубы толпа гостей, званных на домашний бал, а теперь одиноко висело пальто Агапы, Пушкина проводили в большой зал. От старых хозяев остались картины на стенах, мебель сороковых годов и массивная хрустальная люстра, забранная в тюлевый мешок. Тяжелые портьеры свешивались с высоких окон. Зал был просторным. Около третьего окна стояло кресло-каталка с большими, как у кареты, колесами. В ней сидела пожилая дама, о возрасте которой можно было только гадать. На ней был массивный чепец, из-под которого выбивались седые пряди, на кончике носа держалось пенсне. Пожилая дама была закутана по самую шею покрывалом медвежьего меха, над которым возвышалась ее голова в чепце. В зале было прохладно, но не так, чтобы прятаться под шкурами. Старая кровь не грела.
Пушкин остановился, не зная, как себя вести.
– Подойдите, молодой человек…
Голос старой дамы был тих, но сохранил еще силу жизни. Ни слепой, ни глухой она явно не была. Пушкин приблизился, думая, что сейчас из-под меха высунется дряблая старческая кисть в пятнах и морщинах, которую придется целовать. Мысль эта вызвала отвращение.
– Как вас зовут?
Он представился полным служебным чином.
– Прекрасно, господин Пушкин, что такой молодой человек уже сыщик. Надеюсь, хороший?
Пушкин скромно промолчал.
– Раз пришли, вероятно, мне не надо представляться… Только эти дураки из участка не изволят лишний шаг сделать, такие прохвосты, – сказал старая дама, являя живость ума.
К счастью, дама сохранила и ясность ума.
– Позволите задать вам несколько вопросов, мадам Медгурст?
Старуха собрала морщинки у глаз, что означало улыбку.
– Вы хорошо воспитаны, молодой человек… Задавайте. За этим же пришли…
– Много проводите времени у окна? – спросил Пушкин, стараясь не разрушить впечатление. Хорошо воспитанным его давно не называли…
Подбородок прятался в меху, она смотрела чуть исподлобья, в промежутке между волнистым краем чепчика и пенсне.
– У меня не осталось других развлечений… Прикована к этому креслу. Летом еще бывают прогулки, осенью только в сухой день, а зимой заключена в доме… Чтение Агапы скоро утомляет, а окно… Я сижу и смотрю на улицу, на людей, и вижу, какие они счастливые. Они не знают, что такое старость. Они не догадываются, как утекают мгновения их жизни. Каждое мгновение надо ценить. Только теперь я понимаю, как бесцельно потратила годы… И у меня так мало осталось впереди… Так мало…
– В ночь на первое января вы тоже были у окна?
Мадам Медгурст, кажется, опять улыбнулась.
– Ах, хитрец и умница. Сразу вижу подход настоящего полицейского… Да, вы правы, юноша… В новогоднюю ночь я сидела перед окном… Я думала, что наступил еще один год, быть может последний год моей жизни… Ночь была чистой, морозной и звездной… Большая Молчановка была светла без фонарей, которых и так нет… Я думала, как красива зима нынче… И тут заметила, как к дому торопливо идет Анна Васильевна…
– В котором часу?
– Не знаю… поздно… я не слежу за маятником… Она спешила, будто за ней гнались… Потом в окнах ее гостиной зажглись свечи… Да, это не слишком прилично глядеть на чужие окна, но что мне остается? Думаю, этот старческий грех простится…
– После у нее были гости?
Из-под меха вылез указательный палец и поправил пенсне, почти съехавшее…
– Об этом и хотела рассказать, – ответила мадам. – Не знаю, сколько прошло времени, может, с полчаса а может и больше, как к Анне Васильевне наведался гость… Мужчина… И вскоре ушел в большом волнении…
– Этот мужчина заходил в гостиную Терновской?
– Не могу сказать, мне не видно, что происходит в гостиной…
Пушкин глянул в окно. Действительно, разглядеть подробности внутри дома Терновской без бинокля невозможно. А бинокля, даже театрального, у старой дамы не имелось.
– Сможете его описать?
Мадам Медгурст задумалась.
– Назвала бы его хорошо воспитанным, прямо держит спину, довольно внушительный, импозантный, с тросточкой… Держит себя, как подобает человеку с возможностями…
Как не хватало фотографического снимка, чтобы убедиться наверняка.
– Сколько он пробыл у Терновской?
– Не могу сказать точно, господин Пушкин, чтобы не ввести вас в заблуждение… Но – менее четверти часа… Да, именно так… Прошло еще немного времени, и пришел другой гость…
Такой факт формула сыска не предусматривала. Быть может, поэтому пока оставалась незаконченной.
– Был другой гость?
– Надо сказать определенней: гостья… Барышня…
– Как она выглядела?
– Одета довольно просто, как прислуга или экономка… Очень торопилась, была взволнована, оглядывалась назад… Наверное, не старше моей Агапы…
– Заходила к Терновской?
– Не могу ответить на этот вопрос, – с печалью сказала мадам Медгурст. – Она ушла довольно скоро и так же торопливо, будто совершила нечто дурное…
– Сможете узнать, если их приведут к вам?
Дама отчетливо вздрогнула, шкура убитого медведя шевельнулась.
– Ох, увольте, молодой человек, от подобного испытания… Боюсь, не переживу такого страха…
– Вам нечего опасаться, я буду рядом, – сказал Пушкин.
– Прошу простить, но это выше моих сил…
Логика всегда находит выход из трудной ситуации.
– Приведу и поставлю их около дома Терновской так, что они не будут знать о вашем присутствии. Вам останется посмотреть в окно…
Мадам замолчала, погрузившись в мысли. Или заснула?
– Это разумно, – наконец сказала она. – Так я согласна взглянуть на мужчину…
– Барышня вам знакома?
– Не знаю, кто она и как ее зовут, но почти каждый день ходит к Анне Васильевне. Подобный ночной визит был впервые…
– Что случилось после того, как эта барышня ушла?
Шкура задвигалась над плечами старой дамы.
– Ничего… У Анны Васильевны до утра горел свет… У меня бессонница, я поздно засыпаю… Потом свет горел до вечера первого января… На следующий день увидела полицию в ее доме и поняла, что случилось нечто дурное…
– У Терновской часто бывают гости?
– Кроме той барышни – никого… Во всяком случае, пока я живу в этом склепе… Кажется, видела еще молодого человека, но это было давно…
– Бывали в гостях у Анны Васильевны?
Раздался тихий старческий смех.
