– Настасья? – с глубоким удивлением спросила Агата. – Убила родных тетушек?
– Да что ты! – Агата Кристофоровна даже рукой махнула. – Она ведь про завещание у нотариуса узнала… Нет причины убивать Анну Васильевну. Живокини – тем более. У Веры крохи остались, после того как муж ее проиграл в карты состояние и пустил себе пулю в лоб. Дом на Большой Молчановке – все, что у нее есть… Давно уже отписан милому Вадиму…
– А если Тимашева подговорила Прасковью?
Тетушка приложила ладонь ко лбу Агаты.
– Милая моя, не больна ли? Ты видела компаньонку? Нежный одуванчик. Только представь, как она убивает пожилых дам…
Агата представила. Картина выходила комичная. Прасковья, чего доброго, сама бы умерла от страха, что решилась на такое. Вертелся другой вопрос о ней, но Агата сочла, что задавать его не стоит. И так уже сболтнула глупость…
– Тогда почему вас беспокоит Настасья?
– У нее характер вздорный и переменчивый, вся в мать… Теперь у нее неограниченные средства. Попадется дурной человек – может случиться все, что угодно…
– Что именно? – Агата не скрывала интереса.
– Любая глупость… Да хоть повенчается без родительского благословения… И будет женой жулика или разбойника. Который доберется до ее денег…
– Ваш племянник за ней присматривает. Может быть, станет хорошей партией…
– Говорить не о чем. Во-первых, я буду возражать изо всех сил. А потом… Алексей ее терпеть не может.
Сердце Агаты радостно екнуло.
– Откуда вы знаете?
– Я же его родная тетя, у меня тоже чутье имеется. – Агата Кристофоровна подмигнула. Как будто намекала совсем на другое. – Вот что, моя милая… Болтать мы с тобой можем до утра, да только без толку. Прошу тебя, поезжай в «Лоскутную», присмотри за Настасьей… Сердце у меня не на месте…
– Она вчера поскользнулась и царапнула лицо, – доложила Агата.
– Вот видишь! Ну давай, поспеши…
– Кто из нас поедет сегодня на рулетку?
– Там видно будет… Может, и вместе… Главное, Тимашеву не упусти… А лучше убеди сидеть в гостинице…
И тетушка мягко, с поцелуями в щеку, выпроводила Агату.
Какое-то нехорошее чувство не покидало ее. Агата Кристофоровна не могла понять, откуда оно взялось и в чем дело. Как будто забыла нечто важное и теперь мучается, чтобы вспомнить. Ни рулетка, ни даже смерть подруг тут ни при чем. Что-то совсем другое… Вот только что? Как разгадать ребус, которого нет?
Тетушка окончательно пришла в дурное расположение духа и отправилась на кухню варить кофе…
17
После утренней кутерьмы, отправки тела на санитарной карете, закрывания дома Живокини и выслушивания суровых указаний пристава Ерохин малость притомился. И теперь обычная прогулка по Большой Молчановке казалась ему приятным отдыхом. Он добрался до конца улицы, переходившей в Малую Молчановку, когда вдалеке, со стороны Трубниковского переулка показалась пролетка. Городовой обратил внимание, что извозчик не спешит, а за откидным верхом виднеется багаж, перевязанный веревкой. Чтобы по дороге не потерять.
Пролетка остановилась у дома Терновской. Пассажир никак не мог найти место, чтобы сойти, сугробы-то никуда не делись. Наконец шагнул на проезжую часть и, задрав полы добротного пальто, перебрался через снежный барьер.
Быстрым шагом городовой дошел до пролетки. Извозчик приветливо кивнул ему и приподнял мохнатую шапку. Ерохин заметил, что багаж привезен немалый. Чемоданы, баулы и даже походный сундук возвышались солидной горкой.
– Кто таков? – спросил он, указывая на господина, разглядывающего окно, забитое досками.
– Пассажир с Николаевского вокзала, – ответил извозчик. – С поезда приехамши…
Ерохин перебрался через сугроб, помянув недобрым словом дворника, и приблизился к господину. Тот не замечал его вовсе. Приник к стеклу и заглядывал внутрь дома.
– Что за сказки! – проговорил он. – Анна, открывай!
И стал стучать в стекло согнутым пальцем.
Городовой значительно хмыкнул. Господин приезжий оглянулся. Ему отдали честь.
– Прошу прощения, кто будете? – вежливо спросил Ерохин.
– А тебе, голубчик, какая печаль? Разве в Москве такие порядки завели строгие, чтобы городовые гостей проверяли? – Господин говорил без злобы, уверенно и спокойно.
Ерохин присмотрелся: мужчина солидный, пальто отличного сукна с бобровым воротником, в галстук брильянтовая заколка воткнута. Не из простых. Крутить ему руки не хотелось. Чего доброго, начнется скандал до небес.
– Извольте проехать со мной…
Господин выразил глубокое непонимание.
– Куда же ехать? Приехал уже…
– Тут недалеко…
– И не уговаривай, голубчик. Что за новая манера такая! Меня в доме ждут… Сейчас откроют…
– Анны Васильевны нет дома, – нашелся Ерохин.
– Как нет дома? – Приезжий уже сердился. – Что за чепуха? Где она?
– Извольте проехать, там дадут разъяснения…
Городовой был столь любезен, что помог господину забраться в пролетку, сам залез к извозчику и шепнул:
– К Столовому переулку езжай… И чтоб тихо мне…
Пролетка не спеша развернулась поперек улицы и поехала туда, откуда приехала. Самой короткой дорогой.
18
Доктор разглядывал пистоль с тем особым чувством, с каким ювелир любуется редким алмазом, а охотник доброй гончей. Врачебную профессию он явно выбрал не по душе.
– Великолепное мастерство, – сказал он, откладывая оружие на стол.
Пушкин полностью согласился и спросил, что было извлечено из виска жертвы. К нему подвинули медицинское корытце, в котором блестел стальной шарик.
– Павел Яковлевич, можете сравнить пули?
Преображенский не хотел брать на себя больше, чем полагалось участковому врачу. Но и отказать напрямик не мог. Его тоже интересовал вопрос: из одного крохотного ствола вылетели обе пульки или из разных?
– Что вы от меня хотите, господин Пушкин, – чуть капризно сказал он. – Это в Лондонской и Берлинской полиции есть криминалисты. Это в Петербурге есть Аполлон Григорьевич Лебедев, который создал антропометрическое бюро, – как говорят, великий криминалист. А у нас – Москва. Даже полицейского фотографа и того нет. Что я могу сделать? У меня, кроме лупы, ничего нет… Вот если тело вскрыть, тогда еще кое-как можем быть полезны…
– С помощью лупы можно многое узнать, – сказал Пушкин. – Было бы желание. Давайте попробуем?
Что оставалось бедному доктору? Только удовлетворить свое любопытство. Он достал кусочек воска и размял в лепешку. Из спичного коробка достал первый шарик, повертел, определяя сплюснутую сторону, и закрепил на воске. Новый шарик из миски поместил рядышком. Из глубин стола явилась сильная лупа, Преображенский отошел с воском к окну и принялся разглядывать через увеличительное стекло.
