Постепенно знание одного лишь голландского языка стало недостаточным — в Японию попадали книги и на других европейских языках. Обучение им началось в 1808 г., когда Хенрик Дёфф, директор фактории, начал давать уроки французского языка шестерым ученикам. В следующем году группа японцев приступила к занятиям русским и английским языками, и с того времени оба эти языка стали регулярно изучаться
[397]. Одним из первых стал изучать английский язык потомственный переводчик из Нагасаки Нарабаяси Дзюбэй, приглашенный в 1798 г. в княжество Мито для оказания помощи в изучении западных наук.
Нельзя сказать, что европейские знания доходили до Японии в систематизированном виде. Часто информация носила отрывочный характер. Но японцы, обладая длительным опытом заимствования и практической смекалкой, смогли извлечь и применить на практике много полезного из европейского опыта. А начиная с XIX в. можно говорить о том, что добывание информации о Западе приняло целенаправленный характер. Эта деятельность приняла такой размах, что есть все основания согласиться с Д. Кином, написавшим, что «грубую ошибку совершают некоторые историки, недооценивая знание Запада в жизни Японии до прибытия Перри»
[398].
К этому можно добавить и мнение Н.И. Конрада, который отмечал, «что через нагасакскую форточку все время дул свежий ветер, заносивший в Японию семена учений Дж. Бруно, Г. Галилея, И. Кеплера, Н. Коперника. С трудами этих корифеев европейской науки знакомили своих соотечественников приставленные к голландцам люди — именно те, кто по роду службы должен был знать голландский язык, т. е. переводчики и информаторы»
[399].
На пути к «открытию» Японии
XIX век открыл новый этап во взаимоотношениях Японии с внешним миром. Характер внешних связей и внешней торговли Японии стал претерпевать тогда существенные изменения.
В конце XVIII — первой половине XIX в. США, Англия и Франция предпринимали неоднократные попытки добиться прекращения политики изоляции Японии, но неизменно наталкивались на противодействие бакуфу. Международная обстановка, складывавшаяся в конце XVIII в. на Тихом океане, подтолкнула бакуфу к созданию управления морской обороны, во главе которого был поставлен Мацудайра Саданобу. В сентябре 1791 г. бакуфу дало инструкции уничтожать чужестранные суда, появившиеся в японских водах, и брать в плен их экипажи
[400].
Наиболее настойчиво действовали США, пославшие к берегам Японии в течение 1791–1849 гг. семь экспедиций. Однако их эскадры возвратились домой, не добившись успеха. Также безрезультатно закончились экспедиции Англии (1791, 1813–1814, 1818, 1837, 1843, 1846, 1849) и Франции (1846).
Россия, как и другие западные державы, пыталась установить дипломатические и торговые отношения с Японией. В конце XVIII в. заинтересованность России в установлении торговых отношений с Японией усилилась в связи с необходимостью снабжать население русских тихоокеанских владений продовольствием и различными товарами, доставка которых из европейской части России кругосветным морским путем или через Сибирь требовала много времени и больших расходов. Поэтому в 1792 г. в Японию было отправлено первое русское посольство во главе с Адамом Лаксманом, главной задачей которого было добиться от японского правительства открытия одного из портов для торговли с Россией. Посольство Лаксмана взяло с собой троих японцев (Кодаю, Исокити и Коити), которые по воле случая попали в Россию в 1783 г. Потерпев кораблекрушение у берегов Камчатки, они проехали через всю Сибирь и были привезены в Петербург, где Кодаю удостоился аудиенции у Екатерины II. Возвращение японцев на родину являлось прекрасным предлогом для начала переговоров.
Екатерина II отправила экспедицию А. Лаксмана от имени иркутского и колывановского губернатора И. А. Пиля, имея в виду придать этому мероприятию полуофициальный характер, чтобы не уронить свой престиж в случае отказа Японии и не возбудить подозрений Голландии относительно активизации политики России на Дальнем Востоке. Россия была тогда единственной страной, имевшей владения на побережье северной части Тихого океана и обладавшей известными силами в этом районе. «За исключением России, не существует государства, которое могло бы заставить Японию дать доступ иностранцам», — писал немецкий издатель, опубликовавший в 1777 г. рукопись Кэмпфера о Японии.
А. Лаксману удалось установить хорошие отношения не только с княжеством Мацумаэ, куда он прибыл, но и при посредничестве властей Мацумаэ с центральным правительством Японии. Россия в тогда достигла того, чего не могли добиться другие иностранные государства вплоть до «открытия дверей» Японии в 1854 г.: японские власти дали А. Лаксману разрешение на заход русского судна в Нагасаки.
Японский документ гласил:
«Доступ в Нагасаки разрешается одному кораблю великого русского государства с условием, чтобы в других местах не приставали, и с объявлением, что христианская вера не терпится в нашем государстве, а потому в продолжение посещения никакое богослужение отправлять не дозволяется; если же впредь какой-нибудь договор будет заключен, то каждое противозаконное действие, как мы уже предписали, будет запрещено. Для соблюдения сего мы передаем это удостоверение Адаму Лаксману»
[401].
Вручение документа произошло 23 июля 1793 г.
Доставленные на родину экспедицией А. Лаксмана капитан корабля «Камиясу-мару»
[402] Дайкокуя Кодаю и матрос Исокити 22 октября 1793 г. были вызваны в замок сёгуна в Эдо, где их подробно расспросили о пребывании в России.
Допрос происходил в присутствии сёгуна Иэнари, который сидел за бамбуковой шторой. Записи допроса сделал лекарь сёгуна Кацурагава Хосю, который и задал путешественникам наибольшее количество вопросов
[403]. Кодаю так тепло отзывался о хорошем отношении к нему и к его товарищам в России, что его даже спросили, почему он так упорно добивался возвращения на родину. На это Кодаю ответил, что очень тосковал по Японии и своей семье.
