– Встать рядом! – тихо произносит он.
В его глухом утробном голосе таится нечто неизбежное, как дальний рокот грома с грозового неба, и бедуины, дети пустыни, мгновенно это уловив, безропотно сдвигаются и застывают… Арон нависает над ними грозной башней, то откидываясь назад, то надвигаясь до ужаса близко.
– Не, не влезают…
– Постарайся.
– Ну-ка, обнимитесь! – внезапно говорит Арон, угрожающе шевельнув усами. И поскольку оба, оторопелые, медлят, гремит:
– Сдвиньте рожи в лепёшку!!!
Лютые враги, как по команде, припадают щеками один к другому: сладостное объятие, разве что мелодии танго недостаёт.
– Глаза на меня… Есть! – удовлетворённо говорит Арон, извлекая кадр.
Утренний приём продолжается.
Большинство заключённых рвалось сюда развлечься: в камере скучно, и любая смена впечатлений для них – театр, представление. Они и сами артисты, легко входят в роль и способны, говорит фельдшер Боря, «выкрутить мозг»: «…Когда я ступаю на правую ногу, у меня отдаёт в печень и в подколенку. Выпишите второй матрас, доктор!» или: «Всю ночь промучился – ужасная отрыжка! Я думаю, доктор, надо меня проверить на рак. Лучше сразу всего, с головы до ног…»
– На выход!
– Доктор, подождите! У меня ещё это… родинка на спине пульсирует и от икоты горло вывихнуто!
– На выход!
– Доктор, я ещё не всё рассказал!
– Завтра расскажешь…
Тюремный врач процентов на девяносто – следователь, повторяет он своё коронное, и лишь на десять процентов – медик.
– Там этого привели… Йоси Гиля, – брезгливо докладывает Боря.
– А, который с яйцом? – оживляется доктор Бугров. – Прекрасно, прекрасно, подавайте сюда этого страдальца!
Насильник Йоси Гиль славится изумительным почерком. Ему не раз уже предлагали стать переписчиком святых книг, тех, что, как известно, пишутся, вернее, рисуются виртуозами-каллиграфами. Именно таким почерком Йоси пишет за всех заключённых жалобы в высшие инстанции, тем самым покупая себе сносную жизнь в камере. О себе же, о своей судьбе он слагает поэмы. «В продолжение моих предыдущих писем, уважаемые господа судьи Верховного суда, хочу добавить, что распоследний гад и насильник, вор и мерзавец, начальник нашей тюрьмы генерал Мизрахи не разрешил мне свидания с невестой в целях продолжения моего древнего и уважаемого рода…» – завитки, крылатые форшлаги, тончайшая вязь перемычек и мушиные лапки невесомых царских корон. («Невестой» всегда оказывалась очередная полногрудая шалава, подцепленная опытным Йоси Гилем на очередном омерзительном сайте «быстрых знакомств».)
«Когда этот сукин сын выйдет на волю, – любит повторять начальник тюрьмы генерал Мизрахи, – я все его вонючие жалобы оправлю в золотые рамки и открою в тюрьме музей каллиграфии».
Всю минувшую неделю, пока доктор Бугров находился в отпуске, больных принимала доктор Яблонская. На первый взгляд эта хрупкая, даже утончённая женщина совсем не подходила на должность тюремного врача. Однако за плечами Вики была служба в контрразведке и, по намёкам сослуживцев, участие в нескольких опасных операциях за пределами страны.
За эту неделю Йоси Гиль повадился в медсанчасть с одной неизменной жалобой: у него болит яйцо. Правое. Пощупайте, доктор. Как можно знать причину болезни, не пальпируя пациента?
Среди сотрудников Шабаса тюрьма «Маханэ Нимрод» славилась особо тяжёлым контингентом заключённых. Вернувшись из отпуска, доктор Бугров захотел Вику отблагодарить. Он пригласил её на ужин в «Самарканд»; это заведение на одной из промышленных улиц Яффо, из-за пластиковых столов и стульев, выглядело обычной дневной забегаловкой, однако владельцы, четверо братьев из Самарканда, готовили отменный плов и восхитительную самсу.
С явным удовольствием приняв подарок – флакон «Chanel Coco», купленный на получасовой пересадке в аэропорту Амстердама, – и выслушав благодарственную речь коллеги, Вика с улыбкой отмахнулась:
– Да нет, всё не так страшно. Рада, что ты хорошо отдохнул. Но если представится случай, проучи как-нибудь этого мерзкого Гиля. Если б ты знал, как он меня достал своим вонючим яйцом.
– Пожалуйста! – весело крикнул доктор. – Следующий!
Пожаловал грациозный каллиграф в сопровождении надзирателя Нехемии.
– Вот, – тот кивнул на Гиля и почесал брюхо «мастером». – Опять со своим яйцом. Я ему говорю: уже высиди цыплёнка, раз такое дело.
Пациент с глазами раненой лани на поношенной физиономии итальянского мафиози пребывал в ожидании пусть краткого и неприязненного, но волнующего контакта с прекрасной женщиной. Увидев доктора Бугрова, приуныл: заключённые обычно сникали, когда доктор так широко улыбался.
Стриженный чуть не под ноль, с напряжёнными плечами, с пружинной походкой, доктор Бугров, признаться, и сам походил на опасного уголовника. И как бы широко он ни улыбался, немногие выдерживали жёсткую синеву его прищуренных глаз.
– Привет тебе, яйцекладущий! Ну что ж, давай, снимай штаны, милый. Посмотрю я, покручу твоё многострадальное яйцо. Ты, кажется, жаловался, что доктор Яблонская отказывается пальпировать твою гирьку? Я пропальпирую, будешь в экстазе, обещаю… Правое, говоришь? Давай посмотрим, не нужно ли тебе его от-че-кры-жить…
Гиль отшатнулся, инстинктивно защищая область паха обеими растопыренными руками.
– Нет! – крикнул. – Не трогайте меня! Я уже… у меня уже к лучшему пошло… Чувствую, идёт к выздоровлению!
– Нет-нет, – доктор надвинулся, жутковато скалясь, – я просто обязан удалить гангренозный орган. Адам! – бросил через плечо. – Скальпель и местную анестезию… Что? Лидокаин кончился? Ладно, обойдёмся, так отчикаем, он у нас известный терпеливец. А, Гиль? Пожертвуем яичко голодающим детям?! – Шагнул к нему и умолк: Гиль тоненько, тошнотворно завыл и обвис в руках Адама, намертво вцепившись в собственную мошонку.
Доктор Бугров не то чтобы впечатлён был, но озадачился – и тем, что Гиль поверил в подобную экзекуцию, и тем, насколько тот перепугался.
– Держите этого мудака, он в обморок хлопнется, – брезгливо рассматривая томного каллиграфа, заметил доктор. – Адам, усади его, слышь?! Он поверил, вонючка.
Бледный Гиль сполз по стенке на подставленный стул… Выразительные чёрные глаза его закатились, физиономия выглядела линялой, как старая майка. Кажется, и вправду – обморок. Адам хмыкнул: «Ты покусился на самое его дорогое, док!» – «Не смейся, у нас с тобой это тоже – самое дорогое», – отозвался док. Адам сунул под нос Гилю ватку с нашатырём, и голова того вяло мотнулась, запрокинулась… глаза открылись: перед ним, сложив руки на груди, стоял страшный доктор Бугров.
– То-то же, скотина, – сказал он негромко. – Не забудь написать на меня жалобу в ООН своим каллиграфическим почерком. – И в коридор: – Забрать его! На выход!
Когда, много лет спустя, Аристарх перешёл работать в клинику на Мёртвом море и ему приходилось принимать богатеньких пациентов по программе «медицинский туризм», он любил пошутить, что тоскует по времени в своей жизни, когда больного из кабинета выводили в наручниках.
