Впрочем, родственница другого старейшего большевика, Арона Сольца, высокопоставленная дама по прозвищу Жаба, снизошла-таки до прокаженной, объяснила обезумевшей от горя женщине изменившуюся логику ситуации. На вопрос, как «они» могли так поступить с ее Пятницким, прекрасно зная, что ни шпионом, ни, упаси Бог, троцкистом он в жизни не был, Жаба ответила: «“Дело не в том, был он виновен или нет – дело в том, верят ему или нет… Елена Дмитриевна [Стасова. – М.Р.] пропустила через себя массу шпионов, устроила их на работу, но ей верят и не трогают. Серго Орджоникидзе ужасных дел натворил [конечно, не забыто в том числе его покровительство Бесо Ломинадзе. – М.Р.], окружил себя шпионами, но ему верят… Ну а Пятницкому не верят… Больше сказать ничего не могу”.
Потом я сказала: “Может быть, самый лучший выход – смерть для меня?” Она засмеялась и сказала: “Ну, это не так просто. Люди уходят из жизни, когда уже сил нет. А ты еще их сначала растрать”»
[210].
Сил женщине хватило на три года; «органы» ей в этом помогли: Пятницкая умерла в лагере в 1940 году.
В октябре 1937 года не выдержал, «сорвался» сам Арон Сольц, еще один большевик с 1898 года, известный в партийных кругах как «совесть партии»: он потребовал создать комиссию по расследованию деятельности Генерального прокурора СССР Вышинского. Узнав об аресте Валентина Трифонова (отца писателя Юрия Трифонова), ветеран партийных чисток Сольц бросил в лицо Андрею Януариевичу: «Я знаю Трифонова тридцать лет как настоящего большевика, а тебя как меньшевика»
[211].
Сталин о меньшевистском прошлом Генерального прокурора, естественно, осведомлен был не хуже Сольца. Но в НКВД под его руководством тогда готовились к постановке сталинского Gesamtkunstwerk, третьего, «бухаринского» показательного процесса. Хозяин нуждался в услугах на вид интеллигентного, образованного, красноречивого, циничного (хотя до «отца народов» и ему было в этом плане ой как далеко!) Вышинского.
В марте 1938 года «совесть партии» была принудительно помещена в… сумасшедший дом.
Действительно, сказать правду в конце 1937 года мог только сумасшедший.
В 1936 году Николая Чаплина за успешную работу на транспорте награждают орденом Ленина.
В середине тридцатых годов железные дороги становятся вотчиной Лазаря Кагановича. Масштабы развязанного им на транспорте террора поражают воображение даже на фоне зашкаливающих общесоветских. 3 июня 1937 года в газете «Гудок» появляется статья под типичным для того времени заголовком: «О вредительстве на Юго-Восточной железной дороге и оппортунистическом благодушии начальника дороги». Этим начальником был Николай.
«Трижды видели родные, как плакал “железный брат” Николай. В день смерти Ленина. После убийства Кирова. И в июне 1937 года, когда приехал на дачу к сестре в Переделкино, измученный матерщиной, оскорблениями, которыми осыпал его в своем кабинете нарком путей сообщения Каганович»
[212].
Развязка не заставила себя долго ждать.
Сестра Николая, Мария Павловна, рассказала: «Только Александр с Николаем добрались домой (Коля едва успел стянуть сапоги), как те самые [курсив мой. – М.Р.] постучали в дверь. “Кто здесь Чаплин Николай Павлович? У товарища Кагановича срочное совещание”. – “Я Чаплин, какое уж там совещание…” Николай взялся за лацкан пиджака, хотел снять орден Ленина, чтобы он не пропал где-нибудь в застенках НКВД. “Не надо, оставьте. Мы едем в Кремль. Там награды не отбирают. Через часок-другой вернетесь”. Коля смолчал, обнял Александра (остальные домочадцы спали). Братья присели, как перед дальней дорогой. “Поцелуй своих, Машу и не дай пропасть Розе с детьми”, – шепнул Николай на прощанье. Больше мы его не видели».
Николай был арестован в кремлевском кабинете Кагановича 28 июня 1937 года.
Ходили слухи, что всего за несколько недель до ареста Сталин подбодрил бывшего комсомольского вождя: «Пора тебе, Чаплин, выходить на большую дорогу».
Арестованному Николаю Чаплину припомнили его связь с Бесо Ломинадзе, поддержку «право-левацкого блока», «двурушничество» и прочие грехи, каждый из которых имел свое название на тогдашнем партийном жаргоне. Кроме того, его обвинили в организации террористической группы на Мурманской железной дороге, ставившей якобы целью убийство наркома путей сообщения Лазаря Кагановича.
Часть 2.
Революция кончается на Колыме. Сергей Чаплин
Ленинградское дело № 20278-38. Арест, следствие, приговор
Узнав 29 июня 1937 года, что над Николаем сгустились тучи, Сергей Чаплин бросился в Москву, но дома брата уже не застал.
Провожая его на вокзал, сестра Мария спросила: «Ну, Сереженька, где теперь встретимся?» – «На Соловках, наверное», – мрачно ответил он.
И вернулся в Ленинград.
Самый младший из братьев Чаплиных, Виктор, после семнадцати лет, проведенных в ГУЛАГе, вспоминал тот фатальный день: «В то летнее, по-ленинградски прохладное и ветреное утро меня разбудил необычайно ранний телефонный звонок. С Московского вокзала звонил Сергей, только что вернувшийся из столицы.
“Надо срочно встретиться. Давай у Пяти углов. Пока дойдем до места работы, успеем поговорить”.
Я уже знал, что брат Николай в Москве. Вызван из Воронежа. Наверно, к Кагановичу… Может, какая перестановка кадров. Сейчас только этим и занимаются.
Нет, что-то стряслось, иначе бы Сережа не ездил в Москву и не звонил бы с вокзала. Ну да сейчас узнаю.
Сережа был спокоен, но сумрачен. Обычного для него бодрого настроения как не бывало.
“Позавчера арестован Николай. Я его уже не застал…”
Дальше пока ни слова.
Выходим на Литейный. Привыкаю к тяжелой вести. Стараюсь представить разверзшуюся пропасть. Сразу охватывают скованность, безразличие, апатия.
“Что будем делать? Только уж Органам я больше не слуга,” – с возмущением и горечью добавляет Сережа. Отвечаю, что сейчас сообщим в партком, как делают все. Ничего плохого о Николае, да и о себе не знаем. За плечами у Сережи годы и годы работы в Органах, в том числе за рубежом. Как ни странно, но не знали, что больше никогда не увидимся.
Так в оцепенении вошли в Большой дом. Сережа через один подъезд – в ИНО, я через другой – в партком»
[213].
После того как Сергей Чаплин вошел в подъезд Иностранного отдела, он сразу же написал заявление в партком о том, что его брат Николай Чаплин, начальник Юго-Восточной железной дороги, арестован в Москве, на что начальник 3-го отдела УГБ НКВД ЛО Шапиро ответил: можете идти, продолжайте работать. «Это было утром, а в 5 часов дня меня по телефону вызвал Яков Ржавский [капитан ГБ, заместитель начальника 3-го отдела. – М.Р.] и в присутствии лейтенанта Ноаха Альтварга заявил, что “мы, Чаплин, вынуждены вас арестовать, но вы не опасайтесь, так как дело будет вести ваш хороший приятель”». Первый следователь по делу, Альтварг, действительно хорошо знал арестованного. Задержание состоялось в кабинете Ржавского: «А после этого Юдашкин и Альтварг отвели меня в ДПЗ, где я был заключен в камеру»
[214].
