39
Школу я окончила в 1952 году. Вопрос, куда идти дальше, встал задолго до этого. Одно время я романтически мечтала о географическом факультете МГУ. Мне хотелось путешествовать, открывать новые места, может быть, даже новые земли. Меня нимало не смущало, что они все уже открыты. Вокруг лежал огромный мир, а впереди огромная жизнь. Всё казалось возможным, достижимым, все трудности преодолимыми.
Все, кроме экзаменов. На географический факультет был большой конкурс, и нужно было сдавать предметы, в которых я была не очень сильна.
Потом возник в перспективе Полиграфический институт – редакторский факультет. Я даже ездила туда и узнала из разговоров поступающих, что огромное внимание обращают на грамотность. В ней я тоже была не слишком уверена.
Папа предлагал поступать в Литинститут, где у него были большие связи с довоенных времен, когда он там преподавал.
Я немного сочиняла в старших классах – стихи, рассказы, вела подробный дневник. Но, во-первых, мне тогда по наивности претил всякий блат. Хотела всего добиться сама. А во-вторых, а может быть, в главных, я так благоговела перед литературой и литераторами, что мне казалось, я недостойна учиться в таком престижном и высоко чтимом мной учебном заведении.
Школа была окончена, а куда поступать, я так и не могла решить. И тут однажды, когда мы рассуждали на эту тему с моей подругой Надей Аникановой, ее сестра Майя Харол, учившаяся в Институте кинематографии на киноведческом факультете, сказала: «А у нас в этом году идет набор на сценарно-редакторское отделение. Не получится из тебя сценарист, будешь редактором. Хорошая профессия».
Я как-то сразу загорелась желанием попробовать. Кино я тоже очень любила. Оно занимало тогда огромное место в нашей жизни. Отечественных фильмов еще было очень мало, зато трофейные!..
Майя сказала, что сама отведет меня в приемную комиссию.
До ВГИКа я добиралась одна. Первый раз прошла, проехала этот путь, который потом стал таким привычным и родным – почти на всю мою жизнь.
С Майей мы должны были встретиться у фонтана, который и до сих пор стоит у левого крыла киностудии имени Горького. Он уже тогда не работал. Для студентов он был привычным местом свиданий и разговоров. С этим фонтаном многое связано для поколений вгиковцев.
Майю я увидела еще издали. Она обнималась и целовалась с каким-то молодым человеком.
– Твой друг? – осторожно спросила я, когда она подошла ко мне.
– Нет, так, знакомый. Просто давно не виделись. Он был на практике.
Это поразило меня. Свобода нравов мне была еще не знакома. Я сразу решила, что Наде об этом рассказывать не буду.
И мы вошли в здание института, который тогда помещался в нынешнем левом крыле студии. Новый корпус еще не был построен.
Меня сразу поразила какая-то легкость и свобода, которая была разлита во всём – во встречных юношах и девушках, в том, как весело приветствовали друг друга, перебрасываясь словами на ходу, в педагогах, которые запросто останавливали студентов и расспрашивали, как идут дела, как прошло лето. В школе я не привыкла к такому общению. Там всё было чинно и по распорядку. Здесь, казалось, все знали друг друга и радовались встрече. Меня это так пленило, что еще сильнее захотелось учиться именно здесь.
Через очень много лет я вспомнила это ощущение, когда мой внук, поступив на подготовительные курсы ВГИКа, серьезно и радостно сказал мне: «Наконец-то я попал в свою среду».
У меня тоже сразу возникло такое чувство и не оставляло все годы обучения.
Но в приемной комиссии я немного скисла. Оказалось, нужно пройти предварительный творческий конкурс – подавать рассказы, очерки, рецензии на фильмы. Я испугалась. Мне казалось, всё, что я написала, слишком незрело – для домашнего употребления, на радость родным и близким. К тому же меня спросили: «Сразу после школы? На сценарный мы предпочитаем брать людей с жизненным опытом».
Майя, стоявшая рядом, сказала: но ведь в этом году набирают на сценарно-редакторский.
– А, да, – как-то не очень уверенно согласилась женщина из приемной комиссии.
Но хоть я и не отличалась особым упорством и самомнением, желание учиться именно здесь уже засело во мне так глубоко, что я решила попробовать.
Поехала домой, перечитала всё мною написанное. Да, никуда не годится. Взяла чистый лист. Тема пришла сама. Я стала писать о жизни в эвакуации, на пограничной заставе. Не без задней мысли: доказать, что кое-какой жизненный опыт у меня всё же есть. Вспомнила историю побега задержанного диверсанта, тревогу, крик «в ружьё!» посреди сеанса. Многое нафантазировала, но кое-что вошло подлинное, какие-то невыдуманные детали и подробности той нашей жизни. Позже мастера мне говорили, что именно это и покорило их.
Написала я и рецензию, и очерк, совершенно не помню, о чём. Отвезла работы и документы и стала ждать с замиранием сердца. Ждать пришлось недолго. В назначенный срок позвонила в институт, и мне буднично сказали: вы допущены.
Экзамены я сдала как-то на редкость легко и хорошо. Обстановка была доброжелательная. К тому же почти все остальные абитуриенты школу окончили давно, и я даже помогала им – консультировала, подсказывала.
Самое забавное, что единственную четверку мне поставили за сочинение. Хотя тема была очень знакома и даже навязла в зубах: «Роман „Мать“ как произведение соцреализма». Я писала ее в десятом классе, потом на выпускных экзаменах. И оба раза получала пятерки. По какому-то странному наитию я даже захватила классное сочинение с собой. Это и сослужило мне плохую службу. Соблазн был слишком велик – я стала списывать. Первый и последний раз в жизни. Но так волновалась, что списала с ошибками. Не грамматическими, а, как мне сказали потом, – от невнимательности.
Все очень боялись собеседования с мастерами. Курс набирал Евгений Иосифович Габрилович, педагогом был Илья Вениаминович Вайсфельд. Был еще кто-то, кажется, декан Юнаковский, сейчас уже точно не помню. Боялись мы зря. По ту сторону стола сидели интеллигентные, спокойные люди, смотревшие на нас заинтересованно и с юмором. Расспрашивали о жизни, допытывались, какое кино мы видели и любим, и почему. Высказывались о вступительных работах и этюдах, которые мы сочиняли на письменном экзамене.
Я вышла из аудитории окрыленная и впервые в жизни стала молиться, абсолютно не умея этого делать. Только твердила: «Господи, помоги. Я очень хочу у них учиться».
Господь услышал мою молитву – я была принята.
40
Но прежде была минута, когда я испугалась.
После всех экзаменов и собеседований абитуриентам предстояло пройти мандатную комиссию. Всё было очень торжественно. По одному вызывали в кабинет директора. Там собралось много народу. Зачитывали наши экзаменационные отметки. Выяснилось, что я вторая в списке успеваемости. Габрилович и Вайсфельд сказали несколько одобрительных слов. Задавали какие-то вопросы, сейчас уже не вспомнишь какие. И вдруг ректор Головня, пристально изучавший меня, неожиданно спросил:
