Вальга положил руки на пояс и внимательно оглядел ее, будто видел впервые. Он слишком привык видеть в ней дитя, девчонку, что ходит с деревянными лелёшками или вяжет чулок, смирно сидя в углу. Даже когда ее стали одевать в девичье платье, это побуждало отроков скорее к насмешкам, чем к уважению. А теперь Вальга впервые увидел в Малуше очень молоденькую, но девушку, а не дитя. И ввысь она вытянулась, и на груди из-под платья кое-что уже выпирало…
А пуще того, она стала достаточно взрослой, чтобы осознать свои родовые права и обязанности.
Хотя какие у нее права, напомнил себе Вальга. Ее мать, Предславу, княгиня после деревского разгрома освободила, просто забрав назад в родную семью, и вновь выдала замуж. А Добрыня и Малуша, как дети деревского рода, остались пленниками. Навсегда. Ведь рода, что делает человека человеком, у них больше нет. Там все мертвы, а земля их – добыча киевских князей. Они теперь что ветки срубленного дерева, участь их – сгнить.
– Княгиня… или мать тебе не рассказывала?
Малуша помотала головой. Страх не отпускал ее и даже усиливался, будто еще какое-то жуткое знание подошло совсем близко и вот-вот покажется на глаза.
– Нет.
– Ну вот… – Вальга сам не понял, доброе или худое дело он сделал, открыв Малуше то, что помнил. – Теперь знаешь. И то… не дитя ты уже.
– Он погиб тогда? Володислав? – У нее еще не поворачивался язык сказать «отец».
– Да, – подумав, Вальга все же кивнул. – Все говорили, что погиб.
– А где же погребен?
– Мне-то откуда знать? Я к нему с поминальными пирогами не хожу. Разве твоя мать не говорила?
– Не говорила.
– Значит, там, в гробле
[20], и лежит по се поры. Или в ручье. Хотя дед твой, Олег Предславич, уж мог бы собраться, раскопать гроблю да погрести по-людски. Зять его все же… да и другие там. Небось из-под земли такой стон идет, что люди в округе жить боятся, – с горечью добавил Вальга. – Вот там и не живет, говорят, больше никто.
Малуша вздохнула. Не дождавшись новых вопросов, Вальга сделал ей знак идти дальше и сам пошел вперед. Ни в семье, ни в дружине, ни у княгини, куда его иногда пускали посидеть с девками, не упоминали о первом муже Предславы, и он, зная повесть той зимы, не связывал ее мысленно с Малушей и даже Добрыней, с которым знаком был куда короче. Но ведь так и выходит: княгиня растит при себе детей деревского князя, убитого после того, как древляне убили ее мужа Ингвара…
Вальга покрутил головой на ходу. Лицом похожий на мать, от отца он унаследовал рассудительный нрав и сейчас не мог не радоваться, что его самого и его ближнюю родню это сплетение взаимной кровной вины задевает только краешком. А вот Добрыне не позавидуешь…
* * *
В следующие дни Малуша была сама не своя. Весь ее мир перевернулся, будто на глазах Сыр-Матёр-Дуб с острова Буяна кувыркнулся вниз ветвями, вверх корнями… да он же всегда так и стоит… кувыркнулся, одним словом. Место ее в этом новом мире оказалось совсем не то, что прежде, и теперь она пожималась, устраиваясь в нем, как в чужом платье не по росту.
Деревская война! Это было совсем недавнее прошлое – мало что не вчерашний день. Даже такой молодой человек, как Вальга, уже носил меч и был там. Большинство оружников Эльги и Мистины, гридей Святослава, киевских бояр были на той войне и видели все своими глазами. Ее нередко вспоминали – но раньше Малуша не прислушивалась. Дома у матери о Деревской войне не говорили, и она привыкла, что ее семьи это не касается. А оказалось – касается, как никого другого. Не исключая и саму княгиню Эльгу.
Княгиня скоро заметила, что с девкой что-то не то.
– Ты здорова ли? – Как-то она поймала за плечо проходившую мимо Малушу и подняла рукой ее подбородок. – Что такая скучная ходишь?
– Н-нет… живот ноет, – Малуша опустила глаза. – «Краски»…
У нее и впрямь появился «цвет на рубашке», и пришлось надевать под сорочку другую, старую и заношенную, пропустив подол сзади промеж ног и приколов булавкой у пояса.
– Нивяницы надо попить. – Княгиня ласково погладила ее по голове. – Она такую боль снимает. Я Белянице велю.
Малуша поклонилась, не поднимая глаз, но стыдливость ее никого не удивила. Она быстро росла, «краски» у нее шли обильные, и не раз она даже падала от головокружения. Раньше доброта княгини радовала ее, но теперь оставила неловкое чувство. Будто она украла что или кувшин расписной греческий разбила.
Да разбей она что-нибудь, поломай самую дорогую из диковин, привезенных княгиней из Греческого царства, – и то не было бы так тяжело на душе. Узнанное в тот день разделило ее и Эльгу, положило между ними пропасть – и не ту, что раньше отделяла служанку от госпожи, а куда глубже.
Малуша сама ужасалась тому, что эта же пропасть дивным образом сделала их почти равными. Она, девчонка, почти сирота, – и княгиня русская, самая могущественная и почитаемая женщина на месяцы пути вокруг! Они состоят в родстве и притом разделены кровной враждой. В свои тринадцать Малуша не могла не понимать, что это значит. Деревские князья убили Ингоря – мужа Эльги и отца Святослава. Эльга сама отправилась мстить за него: позвала князя Маломира, что к ней присватывался, на поминальный пир, и на том пиру ее отроки перебили подвыпивших деревских старейшин. С самим Маломиром во главе. Месть была свершена, но не полностью: убийство Ингвара устроили Маломир и его братанич Володислав. И всем в Киеве было ясно, что мира между Русью и землей Деревской не будет. Только война, пока из двоих противников не останется один. Вернувшись в Киев, Эльга немедленно начала собирать войско.
Зимой русская рать вступила на землю Деревскую. Русы брали городцы один за другим – да мало где им и противились по-настоящему, – пока не дошли, гоня перед собой беженцев, будто волки оленей, до Искоростеня на гранитных кручах Ужа. Там засел последний из рода деревских князей – Володислав, с тысячей ратников, остатками лучших мужей и толпами беженцев. Не хватало всего: хлеба, воды, дров. Мужчин, способных сражаться. И когда русы стрелами зажгли постройки, деревская рать вышла им навстречу, уже не надеясь победить, а лишь желая пасть с честью. Почти всех их перебили, женщин и детей взяли в полон. Среди полона, как Малуша теперь знала, была она сама, ее мать и брат Добрыня. Ей было четыре года. Вот почему она ничего не помнит. Их продали бы грекам заодно с остальным полоном, если бы мать не состояла в родстве с Эльгой. Княгиня вновь взяла племянницу к себе и вскоре выдала замуж за оружника Мистины. Старшие дети Предславы почти всю жизнь были пленниками, как теперь поняла Малуша, рабами Эльги. Благодаря родству та держала их не по-рабски и не давала почувствовать свое положение. Но по сути это ничего не меняло. Она, Малуша, и ее брат – рабы женщины, сгубившей их отца…
Это было все, до чего Малуша сейчас могла додуматься. Но и это знание так придавило ее, что она еще седмицу ходила сама не своя. Хотела поговорить с Добрыней – они не жили вместе, однако всякий день виделись во дворе и в гриднице, – но не смела. Ведь если заговорить об этом вслух с родным братом, которого это все так же касается, ужасные мысли станут совсем-совсем правдой. Малушу страшило и ее трудное положение, и возможное будущее.
